Турецкий посмотрел на пустое место своего молчаливого соседа, который тихо смылся полчаса назад да так больше в застолье и не появился, и, отодвинув стул, пригласил Нефедова садиться.

— Может, перекурим? — предложил летчик.

— Благодарю! — натужно усмехнулся Турецкий и провел ребром ладони по горлу. — Вот так уже!

— Я вас понимаю, — с улыбкой кивнул Нефедов. — Мне, собственно, всего два слова. Я вижу, вас тут успели взять в оборот. Но у меня нет такой цели, я спросить хочу…

— Валяйте, — устало разрешил Турецкий.

— Мне доложили, что вам поручено расследование…

— Так точно, — кивнул Турецкий.

— И, надо полагать, по этой причине вы наверняка прилетите к нам? Или… у вас другие планы?

— Это в каком же смысле? — удивился Турецкий.

— Ну… — замялся генерал. — Может, сюда, в Москву, станете людей вызывать?.. Во избежание определенного давления, обычного, так сказать, на местах…

Вы ж в курсе, что в регионах и своя власть, и свои обычаи, подходы, и свои кланы, и… остальное прочее.

— Сергей Сергеевич, я похож на идиота?

— Помилуй бог! — смутился тот.

— Тогда подскажите, что вы имеете в виду под «прочим»?

— Да хоть бы и та же круговая порука. Впрочем, ваша реакция подсказывает мне, что вы — человек решительных действий. Это вселяет надежду…

— На что, простите?

— На объективное расследование. Так вот, если позволите… Я не снимаю ни со своего управления, ни с экипажа вертолета, несмотря ни на какие имеющиеся оправдательные причины, вины в происшедшей трагедии. Это — раз. Я уже заявлял об этом и просто повторяю для вас, Александр Борисович. Можете считать это моим официальным признанием. Да, восемьдесят процентов вины — на экипаже, на наших службах и так далее.

— Восемьдесят? А остальные двадцать? Или это вы фигурально выразились?..

Нефедов посмотрел в глаза Турецкому, даже рот открыл, чтобы, казалось, возразить, но промолчал и, отведя взгляд, заметил:

— А вот эти двадцать и являются для меня самого полнейшей загадкой. Хотя… Нет, пожалуй, этого я вам пока не скажу. Но уж в чем я стопроцентно уверен, в экипаже самоубийц не было. Может быть, стечение обстоятельств. Даже скорее всего так. Но я чувствую ваш вопрос: «Какого черта этот чиновник от гражданской авиации морочит мне голову на поминках?» Отвечаю. Завтра наши земляки отбывают домой. Не все, но большинство. Остальные — по необходимости. Я лечу послезавтра и готов предложить вам свою компанию. Впрочем, выбор за вами.

— А знаете, Сергей Сергеевич, я, скорее всего, с удовольствием воспользуюсь вашим приглашением. Кстати, вы с Игорем Иосифовичем Рейманом знакомы?

Нефедов сперва неопределенно пожал плечами, но затем кивнул: да. Но, видно было, радости при этом не испытал. Будто между ними в свое время пробежала черная кошка. А может, и в самом деле пробежала?

— А если я его уговорю полететь с нами, вы возражать не будете? Или я слишком много беру на себя?

Нефедов снова подумал и сказал:

— Да поступайте как знаете. Если это вам поможет, какие сомнения?

— Значит, все-таки есть, — с усмешкой констатировал Турецкий. — Все те же двадцать процентов?

— Вы поразительно догадливы, Александр Борисович, — вздохнул Нефедов, достал из кармана кителя свою визитку и авторучкой написал на ней номер телефона, протянул Турецкому. — Вот здесь вы можете меня найти. Либо — мобильный, он указан выше. К вашим услугам, Александр Борисович.

Нефедов хотел уже подняться, но Турецкий придержал его за рукав:

— Не хотите подсказать напоследок, почему это все они очень дружно, а главное практически без промедления, назвали виноватых? Обычно, я знаю, всякого рода причастные к делу комиссии и в подобных случаях, да и вообще, не любят торопиться с окончательными выводами, не так?

— Абсолютно так. Но только мне представляется, что наш случай — особый.

— Или, рассмотрим данные выводы как возможность… ну, скажем, например, беспроигрышного списания неких долгов? Чтоб потом уже никогда не возвращаться к проблеме? Я говорю условно, вы понимаете?

Нефедов, глядевший в стол перед собой, скосил глаза на Турецкого, улыбнулся краешками губ и сказал:

— Это все здесь кое-кому представляется неразрешимой загадкой. Оттого, полагаю, и выводы столь торопливые. А мы-то у себя знаем разницу между, скажем, причиной и поводом. Хотя, если все-таки говорить о загадке, как таковой, я тоже чувствую исподволь какую-то неизвестную мне тайну. Ну, как тот кобель, который все понимает, а словами выразить не может.

— Но причины, как и поводы, все же были? Извините, я оперирую вашим же выражением.

— А то! Тот, кто общался с генералом, а мне приходилось делать это довольно часто, мог бы с ходу назвать два десятка и тех, и других. Но ведь это жизнь! И надо учитывать не только кардинально меняющиеся иной раз обстоятельства, но и некоторые абсолютно не меняющиеся характеры. А это — постоянные конфликты, и чем выше их уровень, тем они драматичнее.

— Простите, Сергей Сергеевич, вы кто по образованию?

— Это имеет значение?

— Интересно.

— До недавнего времени я был действующим летчиком, пилотом первого класса. А с середины девяностых…

— Уже при Орлове?

— Нет, несколько раньше… в силу ряда причин перешел в управление. А возглавил его, да, уже при Алексее Александровиче.

— Конфликтовали?

— Очень редко. Он ведь никогда не давал советов профессионалам. Такая вот черта…

— Я обязательно запомню эти ваши слова, Сергей Сергеевич, потому что надеюсь, что они искренние и соответствуют действительности.

— Можете не сомневаться.

— Но тогда, — Турецкий наклонился почти к самому уху Нефедова, — не вижу вины экипажа.

Нефедов резко повернул к нему лицо, и они едва не стукнулись лбами.

— Да-да, — глядя в упор в глаза летчика, сказал Александр Борисович, — официальная точка зрения на сей счет такова, что это он их заставил лететь, когда они не хотели, разве не так? И вы сами это прекрасно знаете, и… не помню из материалов, но, вероятнее всего, и в комиссии подтвердили общую точку зрения. Удобную, выгодную — другой разговор. А теперь уверяете меня — восемьдесят процентов! Ладно, давайте прервем наш разговор. Повторяю, я принял ваше приглашение. И обещаю во время полета в Сибирь никаких советов, тем более — распоряжений, не давать. Идет?

— Идет, — серьезно подтвердил Нефедов.

Он ушел, а Турецкий почувствовал наконец усталость. Не ту, хорошую, когда чувствуешь удовольствие от честно завершенного дела, а какую-то муторную, возникающую от массы бестолковых разговоров, шума, ненужного напряжения. Короче говоря, пора было сваливать. Но перед этим надо попрощаться с вдовой Орлова, которая все сидела на своем месте с отсутствующим выражением на лице, словно отбывала обязательную, но отвратительную службу. Назначить на завтра, желательно в первой половине дня, время для беседы. Перекинуться и некоторыми соображениями с Рейманом. Почему-то вдруг захотелось, чтобы этот непонятный бывший полковник не улетал к себе домой, в края обетованные, а поиграл еще какое-то время в одной команде с ним, Турецким. Ведь если Нефедов что-то знает такое, о чем старательно умалчивал до сих пор, хотя и прорывается в нем эта жажда правды, то уж Рейману-то сам Бог велел, как говорится, выступить в роли некоего антипода в дружном хоре отлично организованного общественного мнения. Пусть пока это звучит именно так, до тех пор, когда откроется истина. А в том, что она в конечном счете откроется, Александр Борисович почему-то уже почти не сомневался, хотя и понимал, что в такой компании добраться до нее будет очень нелегко. Или это «понимание» вселил в него бывший пилот первого класса, первым делом взявший на себя вину, в которой, кажется, и сам не очень уверен? Все может быть…

Она ничем не напоминала известный и давно обобщенный в анекдотах образ генеральши. Ну той самой, хорошо упитанной и ухоженной, которая на восхищенно-завистливые взгляды юных лейтенантов хвастливо заявляет, что у нее «вся тела такая — гладкая и белая…» Все наоборот. Обыкновенная усталая женщина средних лет, вероятно, ровесница своего мужа, потерявшая с его уходом практически все в своей жизни, прежде заполненной лишь заботами о нем. Ну и о детях, конечно, которые уже выросли и стали самостоятельными. Хотя глаз да глаз еще за ними… И сама притом не настолько стара и дурна собой, чтобы поставить на всем дальнейшем жирный крест. Но это уже совсем другой вопрос, которого никак не хотел касаться Александр Борисович…