Он, не выпуская ее руку, притянул ее к себе.
— Ты не веришь тому, что она наговорила в твоем сне, но думаешь, что во все это верит она сама — или поверила бы, если бы узнала.
— Да. Она думает, что это делает нас с ней похожими. Она видит нас похожими, а это закрепляет сходство. Ей необходимо демонстрировать мне свою правоту, создавать некое партнерство. Разборчивость ей ни к чему, но она все же выбирает тех, в ком видела враждебность ко мне, тех, кто так или иначе причинял мне боль, наносил обиду. С ее сумасшедшей точки зрения. Господи, да если коп проживет день без боли и обиды, значит, он в этот день уклонялся от своих обязанностей!
Она поковыряла вафли у себя на тарелке. Хоть и стыдно отправлять их в мусорное ведро, у нее уже пропал аппетит.
— Она спрашивала, не прочь ли я сама выбрать следующего.
— Она думает, что знает тебя, и это отчасти верно — и во снах, и в действительности. Но одновременно она страшно ошибается.
— Зато я ее не знаю — в этом и проблема. Кусочки — еще не целое. Но я с ней познакомлюсь, пазл сложится. Разбужу-ка я Пибоди! — решила она и встала из-за стола.
Вытащив напарницу из теплой постели, Ева направилась в компьютерную лабораторию и занялась обработкой очередной партии готовых результатов.
Ей уже виделась формирующаяся закономерность. Отправив результаты на свой компьютер, она перешла к себе в кабинет. Она уже решила, чем займет Макнаба, требовалось только разрешение Фини.
Через открытую дверь, соединяющую ее кабинет с кабинетом Рорка, она услышала, как он переговаривается по громкой связи. У его собеседницы был пришепетывающий французский выговор.
Послушав их всего минуту, Ева пришла к выводу, что их терминология для нее непостижима, на какой бы язык они ни перешли.
За своим столом она стала сопоставлять последние результаты с теми, которые обработала вечером, потом занялась вероятностным поиском. Поразмыслив, записала свои умозаключения и разослала их Уитни, Мире и Фини.
Пришло время для отобранных писем. Она начала с самых давних. Август 2059-го, до расследования Icove. Тогда она еще не приобрела известности. Об одержимости не могло быть речи.
«Дорогая лейтенант Даллас,
вы меня не знаете, зато я с некоторых пор слежу за вашей карьерой, вызывающей у меня большое уважение, даже восхищение. До сих пор мне не хватало храбрости к вам обратиться, но трагедия семьи Свишер и отвага молодой Никси сделали свое дело. Если сироте хватило сил докричаться, то почему я молчу?
Вы рисковали жизнью, чтобы добиться справедливости для Свишеров, как поступали раньше и будете поступать впредь. Вы вдохновляете меня трудиться во имя правосудия, рисковать, делать то, чего нельзя не делать.
Мне больно оттого, как часто те, кого вы защищаете, кому служите, отвечают вам неблагодарностью и неуважением. Мне слишком хорошо известно, что такое равнодушие.
И все же вы продолжаете выполнять свой долг, насколько позволяют ограничения системы. Системы, которая, как мы с вами знаем, часто оказывается неспособна покарать преступника по справедливости.
У меня ощущение, что я вас знаю, что у нас с вами много общих ценностей и целей, что мы могли бы подружиться. Знайте, я и дальше буду вас уважать, восхищаться вами, поддерживать вас. Границы закона часто бессмысленны, но моя дружба безгранична.
Скромный друг».
Немного выспренно, но без угроз. В рамках разумного. Тогдашняя пресса была полна всплесков сочувствия к Никси Свишер, пережившей нападение на дом и потерявшей в нем всех родных. Ева вспомнила, что эта волнующая история имела продолжение.
Все подобные письма она переправляла в службу связи с прессой. Но в данном случае, подумала она — и компьютер подтверждал ее подозрение, — это был, скорее, только первый контакт.
Выяснить, был ли ответ на это письмо. Возможно, тогда электронный адрес [email protected] еще действовал — не то что теперь.
Читая все новые письма, она почувствовала нарастающий напор. Правда, тревоги это еще не вызывало. Электронные адреса различались, но это ни у кого, в том числе и у нее, не вызывало тревоги.
После взрыва медиабомбы Icove осенью 59-го года она и подавно свалила всю подобную переписку на службу связи с прессой.
При появлении Рорка она подняла глаза.
— Кажется, я ее нашла. Не знаю, кто она и где ее искать, но уже ясно, когда она начала мне писать. Ее первое письмо сейчас на экране. В 59-м было еще три, в этом году — еще девять. Поиск по любым критериям приводит к ней. Один и тот же автор, разные адреса, но писал один и тот же человек.
— При разных адресах ты бы никогда не догадалась, — сказал Рорк.
— Вероятно, я их не читала — либо все, либо большую часть. Адреса-то разные, подписи тоже — не считая трех последних писем. В последних трех она нашла оптимальный вариант: «ваш истинный друг».
Ей захотелось кофе, и она встала, чтобы сварить себе еще, пока Рорк читает.
— Это писал один и тот же человек. Компьютер со мной согласен, вероятность 94,6 процента.
— Никси, — сказал Рорк. — Похоже, это стало спусковым крючком.
— Невинное беззащитное дитя теряет всю семью и ползает в крови своей матери. Впечатляет! Я говорила об этом прессе. О том, что она чемпион по выживанию, об ее отваге. Может, даже посетовала на отсутствие справедливости.
— Это было не сетование! — возразил Рорк. — Я огорчусь, если ты будешь в чем-то себя винить.
А она-то сама как огорчится!
— Придется связаться с Ричардом и Элизабет. — Друзья Рорка и ее (как она надеется), они стали для Никси приемными родителями. — Не думаю, что есть повод волноваться, но мне не хочется что-то проворонить. Им не помешает проявить осторожность.
— Я согласен с тобой и свяжусь с ними. Осторожность еще никогда никому не вредила.
— Я проверила все электронные адреса. Ни один больше не существует. Мы пороемся, запросим сервер, заставим их подергаться и попробуем раздобыть хотя какие-то сведения.
— А я поработаю с Макнабом, попробую вытащить сетевой адрес, пошевелю мозгами. У нас осмотрительный противник, но если мы найдем какие-то ниточки, то, возможно, сумеем сплести веревку.
— Мне будет кстати любая твоя помощь. Она пишет все интимнее. В третьем письме уже называет меня просто Даллас, к шестому скатывается к Еве. Ни угроз, ни разговоров об убийствах — так она себя сразу выдала бы. Все тоньше. В том письме, где она начала звать меня Евой, она рассуждала про адвокатов — не о Баствик, а об адвокатах вообще, вьющих гнездышки на крови, рушащих или пытающихся рушить всю мою работу, издевающихся над правосудием, изводящих хороших копов. Но об этом немного, больше о навязанных пределах системы, не дающих мне исполнять мой долг.
— А что о ней самой? Какие-нибудь личные подробности?
— Для этого она слишком осторожна. У нее с самого начала был план — тот, который она осуществляет сейчас. Но она говорит, что знает, каково это — расти без семьи, самой выгрызать себе место под солнцем. Не знать похвалы, уважения. Здесь есть несколько упоминаний невнимания, заброшенности. Она не говорит о системе приемных семей, не прибегает к кодовым словам, выдающим приемного ребенка. Но я не исключаю приемную семью, государственную школу, какое-то нетрадиционное воспитание. — Ева вздохнула. — Еще вариант: ненависть к своей семье, заставляющая притворяться, что родных вообще не существует.
Она села за стол.
— Честно говоря, от всего этого мурашки ползут по коже. Теперь жду, что она напишет: мол, надеюсь, вы хорошо отдохнули? Отлично выглядите! А как шикарно вы смотрелись на премьере! Горжусь тем, как вы пристрелили убийцу и тем самым закрыли дело. Мне бы чувствовать, когда за мной следят. А я ничего не почувствовала.
— Следить можно по Интернету, — сказал Рорк. — Если она из законников, то ты можешь часто с ней пересекаться.
— И при этом не замечать. Об этом она и скулит в своих письмах!
