А разве можно забыть, каким незаменимым человеком оказался Генрих Шварц в ноябрьские дни!

На третий день после того, как в Германии вспыхнула революция, узнавшие об этом солдаты 19-го и 106-го полков немецкой армии прислали к нам свою делегацию. Эти полки были расквартированы по ту сторону нейтральной зоны.

Политработники Богунского полка организовали митинг с участием бойцов и командиров, немецких делегатов и населения Унечи. Произносились горячие, революционные речи. Все понимали, что революция в Германии положит конец немецкой оккупации Украины и вызовет большие политические перемены в Европе. Генрих на митинге переводил слова делегатов и сам выступил, призывая земляков к братанию.

Это было 12 ноября. А на следующий день Богунский полк отправился в гости к немцам. Приглашение это передали нам делегаты, заночевавшие в Унече. В полном боевом составе, со знаменем и музыкой, богунцы перешли нейтральную зону. Оба немецких полка под руководством вновь избранных солдатских комитетов вышли навстречу нам. Состоялась бурная манифестация — братание и митинг. И опять Генриху Шварцу пришлось взять на себя обязанности переводчика. Бывшие его однополчане, увидев «пропавшего без вести» живым и невредимым, внимательно слушали Генриха, который говорил о большевиках только хорошее и советовал своим землякам скорее возвращаться домой.

Не забыть возбужденных лиц, восторженных возгласов на непонятном нам языке, но с вполне понятным смыслом, когда на этом многолюдном митинге солдаты немецких полков принимали постановление о том, что они прекращают военные действия против советских войск и начинают немедленную эвакуацию в Германию.

Когда церемония встречи закончилась, Генрих Шварц попросил разрешения остаться на сутки у своих земляков. Мы не возражали. Отдельные бойцы говорили, что теперь наш немец захочет уехать на родину и в Богунский полк не вернется. Но ровно через сутки Генрих прибыл в Унечу, явился к Щорсу и заявил, что будет драться вместе с богунцами за Советскую власть.

В боях за Чернигов 4-я рота, а с нею и красноармеец Шварц, наступала в обход города. Сжатые с двух сторон гайдамаки пытались вырваться на киевскую дорогу, где залегла и сдерживала их огнем 4-я рота. Против нее оказалось больше двух петлюровских рот.

Сбоку, из узкого переулка, выдвинулась вражеская бронемашина. Неистово строча из пулемета, она шла на помощь своим пехотинцам. Ружейный огонь безвреден стальной громаде, а наших орудий поблизости не было. Еще несколько метров, и броневик сомнет нашу цепь, выведет за собой гайдамаков.

Вдруг Шварц поднялся со связкой ручных гранат. Перескочив забор палисадника, он бросился к машине, швырнул под нее эту связку и тут же упал.

Прогремел взрыв. Броневик осел и остановился. Рота поднялась в атаку и отбросила противника. Экипаж бронемашины и гайдамаки сдались.

Шварц был смертельно ранен. Его оперировали после занятия Чернигова лучшие хирурги, собранные для этого Щорсом. Операция не помогла. Шварц прожил еще двое суток. Он умирал спокойно и мужественно.

И долго потом вспоминали богунцы немецкого солдата-спартаковца Генриха Шварца как живой пример братской солидарности рабочих всех стран и всех наций.

Во дворце губернатора

Оборонять Киев Петлюра уже не мог. Деморализованные его части, боясь окружения, спешно отступали, оказывая слабое сопротивление. Наша разведка, проникнув в Киев 5 февраля, установила, что город остался без власти и в нем орудуют темные элементы. Это подтвердила и прибывшая к нам делегация рабочих. На следующий день Богунский и Таращанский полки вступили в Киев.

Народ сплошной стеной стоял вдоль улиц от бедняцкого Подола до богатого Крещатика, бурно приветствуя Красную Армию. На Крещатике состоялся многотысячный митинг.

Встал вопрос: где расположиться штабу?

Ревком разрешил штабу бригады занять бывший губернаторский дворец, раскинувшийся в аристократических Липках на целый квартал. Щорс согласился, и мы во главе с ним подъехали туда.

Вошли в парадный подъезд громоздкого, мрачного снаружи двухэтажного здания. Вслед за Щорсом прошли в первый большой зал. Там нас встречала длинная шеренга людей. На всех одинаковые темно-синие фраки с блестящими пуговицами. От шеренги отделился представительный седой человек.

—    Я дворецкий,— сказал он,— и являюсь старшим^из прислуги. Всех нас сорок человек. Мы много лет обслуживаем дворец и его хозяев. Петлюровцы хотели разграбить дворцовые ценности, но мы их спрятали. Здесь все цело и в порядке. Надеемся, что вы останетесь нами довольны. Все ключи у меня. Ждем ваших распоряжений.

Щорс улыбнулся.

—    То, что вы бережете дворец и его ценности,— правильно. Советская власть это оценит,— сказал Николай Александрович.— Теперь этот дворец и все, что в нем есть, принадлежит трудовому народу. А мы люди простые, обслуживаем себя сами, и никакой прислуги нам не надо. Мы осмотрим дворец и займем три-четыре комнаты. Остальные помещения заприте. Ценности комендант возьмет на учет, и вы будете отвечать за их сохранность. Перед уходом отсюда мы сдадим дворец теперешнему хозяину города — революционному комитету.

—    А как же с нами? — оторопело спросил дворецкий.— Ведь мы все здесь живем.

— Ну и живите, как жили,— ответил Щорс.— Советская власть позаботится о вашем жилье и даст вам работу.

Щорс направился к дверям в следующее помещение, но из шеренги вышел еще один человек.

- Я главный повар дворцовой кухни. Что изволите заказать на обед? Можно приготовить...— И он стал перечислять нерусские названия блюд.

- Голубчик, - перебил его Щорс, - мы питаемся из походной кухни вместе с бойцами, этих деликатесов не знаем, да и продуктов для их приготовления у нас нет.

—    О продуктах не беспокойтесь, в кладовых много еще гетманских запасов. Там есть любые продукты и любые вина.

—    Возьмите сегодня же все на учет,— сказал Щорс начхозу полка.— Продукты сдайте в полковые склады, наши и таращанцев, а вино — в санитарную часть для раненых.

Люди в шеренге удивленно переглядывались.

В губернаторском дворце мы жили несколько дней. И Щорс, и сотрудники штаба обедали в большой дворцовой столовой.

Нас поражало богатство обстановки, несчетные запасы столового серебра и хрусталя, расставленного за стеклами большого, во всю стену, буфета.

Сидя небольшой группой за массивным, рассчитанным на сто человек столом, мы ели простые борщи и каши, сваренные в походной кухне комендантской команды.

А со стен столовой, казалось, с удивлением на необычных гостей смотрела из дорогих рам галерея всех украинских гетманов. Последний из них — немецкий ублюдок Скоропадский — у всех вызывал улыбку: к его губам какой-то шутник-богунец прилепил махорочный окурок.

Казимир Квятэк

В марте 1919 года Николай Александрович Щорс был назначен на должность начальника 1-й Украинской дивизии. Командовать Богунским полком поручили Квятэку, а на его место — помощником командира полка — поставили меня.

Вместе с Казимиром Францевичем Квятэком мне пришлось прослужить уже полгода, а в условиях войны это срок немалый. Я узнал некоторые подробности его биографии и проникся большим уважением к этому человеку, много испытавшему в жизни и сохранившему самые светлые мечты.

Выходец из бедной польской семьи, Квятэк служил в Варшаве телеграфистом. Он был членом Польской партии социалистов. В 1910 году его арестовали и осудили на десять лет каторги за участие в убийстве варшавского генерал-губернатора. Из тюремных застенков Квятэка вызволила революция.

В Богунский полк Казимир Францевич был направлен Всеукраинским ревкомом. При первом знакомстве он казался угрюмым, суровым — семилетняя каторга наложила свой отпечаток на его характер. Но на самом деле это был человек чуткий, отзывчивый. Он располагал к себе исключительной прямотой, честностью и отвагой. Как-то по-детски любил он людей. Мог часами мечтать о грядущей светлой жизни.

Командиры и бойцы нашего полка с уважением и большой любовью относились к Квятэку. Щорс считал его своим помощником не только по должности, но и по духу. Если нужно было что-то сделать важное и срочное, он непременно поручал это Казимиру, как, просто по имени, называл он Квятэка. В бою сутулую фигуру Квятэка всегда можно было видеть среди красноармейцев. Тут он чувствовал себя своим, нужным всем человеком.