В это время толпа зашевелилась и раздалась, пропуская к трибуне маленького, полного, круглолицего начальника станции. За ним шагал Врублевский и кое-кто из администрации депо.

— Господа! — взобравшись на трибуну, начал начальник высоким, почти писклявым от напряжения голосом.

— Долой, долой! — пронеслось в толпе.

— Товарищи! — неожиданно выкрикнул перепуганный начальник станции.

— Брысь! Проваливай! Какие мы тебе товарищи?!

Какой-то молодой веселый рабочий вскочил на трибуну и подбежал к незадачливому оратору.

— Киренский волк тебе товарищ, ваше благородие! — Он дернул козырек форменной фуражки и нахлобучил ее начальнику станции почти на нос.

Толпа загоготала, заулюлюкала, засвистела.

Засвистели и замахали в это время и ребятишки, стоявшие в цепочке, а к трибуне подбежал рыжеволосый и восторженно крикнул:

— Казаки! Казаки едут!

— Товарищи, — загремел над притихшей толпой голос Степана. — Расходитесь по домам спокойно! Мы вполне успеем уйти. Не бежать.

Толпа не спеша повернулась и пошла, тут же начав распадаться на группы, группочки, пары — как обычно уходили с работы. Когда казаки прибыли к месту митинга, им ничего другого не оставалось, как повернуть восвояси. Вдали чернели фигуры удаляющихся рабочих.

Валя догнал Степана.

— Началось! Началось! — с сияющим лицом повторил мальчик. — Смотри-ка, смотри, — со смехом сказал он, показывая на базарную площадь.

Точно перепуганные куры, метались торговки и торговцы, они закрывали свои ларьки и лавчонки, складывали с лотков в тележки товар и торопливо уезжали.

«Забастовка, забастовка!» Это слово теперь носилось повсюду, радуя одних и пугая других. Им, казалось, был заполнен воздух. А кое-где звучало, как колокол, тяжелое и суровое слово «бунт». Его с ужасом произносили бородатые торговцы, истово крестясь при этом на маковки далекой церквушки.

Не заходя домой, Валентин побежал к приятелям.

— Забастовали мы, забастовали! — крикнул он с порога, бомбой влетая в избу Губановых.

Вот когда Валя оказался героем дня. Едва они с Механиком подошли к дому Осиповых, навстречу им выбежал Николай. Слушая сбивчивый рассказ Валентина, он чаще обычного проводил левой рукой по ежику рыжеватых волос. А вскоре приятелей окружила толпа ребятишек, среди которых не было только Степки Аршинника. Отец строго-настрого запретил ему знаться со смутьянами. И снова пришлось юному забастовщику рассказывать о событиях в депо и, конечно, о своей роли во всем. Ведь он собственноручно обрезал телефон в конторке мастера, сам остановил станок в токарном цехе и, наконец, не кому-нибудь, а ему было поручено охранять митинг. Это он догадался расставить ребят цепочкой.

Рассказ Валентина взбудоражил не только трех приятелей, но и всех Никольских ребятишек. И они гурьбой, во главе с неразлучной троицей, побежали к железнодорожным мастерским.

Вокзал и мастерские были оцеплены войсками. На станции стояла непривычная тишина, точно все здесь вымерло. Вдали на путях чернело несколько потушенных паровозов.

До позднего вечера крутились ребятишки около мастерских, не подходя, однако, близко к солдатам, и разбегались каждый раз, когда в их сторону направлялся казачий разъезд. Этих чубатых оренбуржцев ребята боялись, как огня.

А вечером приятели сбегали в город — поделиться новостями с девочками.

…На второй день в обед все шестеро были уже на площади недалеко от вокзала. Народу собралось множество. Толпа гудела взволнованно и возбужденно. Она напоминала реку в весенний паводок. Казалось, еще немного — и хлынет эта река, сметая все на своем пути. Как зайцы во время половодья жмутся на каком-нибудь островке, так жались небольшой кучкой представители управления дороги и несколько жандармских офицеров со щеголеватым полковником во главе.

А в стороне, сдерживая гривастых коней, стояла полусотня казаков. И это еще больше раздражало воинственно настроенную толпу. То тут, то там вспыхивало готовое прорваться наружу возмущение.

— У, черти, пугают!

— Не из пужливых!

Но вот шум стих. Из толпы вышли двое — Степан и Папулов. Они направились к группе офицеров и остановились шагах в пяти от полковника.

— Мы делегаты рабочих железнодорожных мастерских, — четко и раздельно проговорил Степан.

Полковник шагнул вперед.

— Излагайте ваши требования, господа, — чувствовалось, что полковник разозлен, но сдерживается.

Делегаты стали зачитывать требования. Точно камни в спокойную гладь пруда падали веские и суровые слова рабочих требований:

— Восьмичасовой рабочий день!

— Уплата мобилизационных денег!

— Вежливое отношение к рабочим!

— Увеличение жалования на двадцать пять процентов всем, без исключения, железнодорожникам!

— Признание выборных постоянных делегатов от рабочих!

И как по глади воды, кругами расходился по толпе гул одобрения после каждой прочитанной Степаном фразы.

Вера, Люба и Фатьма стояли в первых рядах. Черные глаза Фатьмы блестели, ее смуглое лицо было бледно. У Веры, наоборот, горели щеки, ветер растрепал ее белокурые волосы, она нервно теребила подол черного форменного передника. Люба казалась, как и всегда, спокойной. И только руки выдавали ее. Она, сама того не замечая, нервно накручивала на указательный палец распустившийся конец длинной каштановой косы, переброшенной на грудь.

Делегаты кончили чтение рабочих требований.

В толпе оживленно заговорили:

— Вот это по-нашему, по-рабочему.

— Восемь часов — и шабаш.

— Главное, чтоб мобилизационные деньги отдали, — горячился смазчик, — а то работай от темна до темна, а денег — шиш.

— Прибавки обязательно добиваться надо.

Над площадью стоял гул, напоминавший рокот далекого прибоя.

Офицеры начали перешептываться, посматривая на казаков. Молодой бравый казачий есаул глядел на полковника, готовый по первому знаку двинуть полусотню на толпу.

Делегаты заметили это.

— Мы вас предупреждаем, господин полковник, — сказал Степан спокойно, но так громко, что его услышал народ и казаки, — кровью вы нас не запугаете, и напрасно господин есаул коня горячит, этак и из седла вылететь можно.

В толпе вспыхнул смех. Полковник, очевидно, понял, что угрозами ничего не добьешься Он решил действовать уговорами. Отчеканивая слова, чтобы не выдать волнения, он стал говорить о том, что забастовка задерживает движение воинских эшелонов на Дальний Восток.

— Смотрите, господа, — с пафосом воскликнул он, делая широкий жест рукой, — сколько скопилось в вашем городе солдат. Их ждет фронт, их ждет победа! Эти доблестные защитники отечества рвутся на передовые позиции, где истекают кровью их братья, ваши братья! Рвутся и не могут уехать.

— А ты не рвешься? — прозвучал молодой озорной голос.

— Ваше высокоблагородие, — крикнул кто-то, — поезжай на фронт, мы тебе целый поезд подадим. — По толпе снова прокатился смех.

Полковник побагровел.

— Вас мутят студенты! — крикнул он, не будучи в силах сдержаться. — Они подстрекают, чтобы вы помогали нашим врагам японцам, они…

— Долой, долой! — загудела толпа. — Хватит петь! Мы знаем, кто наши враги! Нам японцы ни к чему. Вы сами япошкам не уступите, эвон казачье, как воронье слетелось. Дело говори, господин полковник! — гремела толпа, подавшись вперед и плотнее сжимая кольцо вокруг кучки администрации и офицеров. Есаул опять тронул горячую лошадь и даже положил руку на эфес шашки.

— Долой палачей, жандармов и казаков! — пронеслось над толпой. — Да здравствует революция!

Дмитрий, Николай и Валентин, не сговариваясь, засунули по два пальца в рот и пронзительно засвистели. Этот свист мгновенно поддержала молодежь и он, пронзительный, сопровождаемый улюлюканием и криками, оглушил полковника и его свиту.

Полковник поднял руку. Свист и шум постепенно стихли.

— Рабочие! — крикнул полковник. — Вы во власти черной агитации. Однако для блага нашего отечества мы постараемся прийти к соглашению, чтобы железная дорога могла снова работать бесперебойно. А вас попрошу сейчас разойтись. Ответ мы передадим делегатам.