Чтобы организовать борьбу мне надо было, как минимум, доехать до конкретного места борьбы. В одну сторону это было недалеко, всего двести километров, в то время как в другую почти семьсот! Интересно, в какую сторону поехали бы вы? Я поехал на «дальний кордон», чтобы доехав до конца, потом в течение более двух недель, посещая каждый отряд и организовывая борьбу, возвращаться назад в Кульсары, где впоследствии должен был заняться подготовкой к фестивалю студенческой строительной молодёжи.
Проехать семьсот километров по пятидесятиградусной жаре через плато Мангышлак и плато Устюрт по направлению к Пустыне Кара-Кумы дело не простое. И ехал я не в мягком купейном, и даже не в общем плацкартном, а в Столыпинском образца 1913 года сундуке на колёсах с естественной вентиляцией через щели и пулевые отверстия со времён борьбы с Каракалпакскими басмачами. Такое же естественное кондиционирование воздуха «на понижение» в ночное время в летний сезон погодой не производилось. Было жарко как днём, только темно. В течение почти трёх суток я спасался по подсказке аборигенов, чёрным, горячим, цейлонским трёхслоновым чаем. В кипятке недостатка не было, а чайник у каждого был свой. Туалет не работал, для облегчения пассажиров раз в два или три часа поезд делал остановку на пять минут прямо посреди плато и мальчики налево… девочки направо по ходу поезда. С едой проблем не было, потому что если при сорока градусах можно было попробовать съесть корочку хлеба, то при пятидесяти есть не захотелось никогда в течение всего вояжа на курорты Аральского моря и столицы автономной Каракалпакии Кунграда! Ближе к Каракалпакии контингент пассажиров начал меняться и вскоре в моём «купе» сидели исполнители второстепенных ролей в фильме «Белое солнце пустыни» – Каракалпакские аксакалы в белых одеждах («Даавно здесь сидим…»). Я свою полку уступать не собирался – ведь не ветераны же Великой Отечественной в самом деле!? Они и не просили, а просто закурили свои «кизяки» и меня сдуло! Сушёное верблюжье говно! А я привык к «Беломору», на худой конец, махорке! Так и доехали. Они, чавкая вонючими «гуртиками» и восседая на моей полке, а я стоя и не чавкая! В отряде встретили, как героя, накормили, остудили холодным верблюжьим молоком и уложили спать, предварительно устроив для меня помывку с тёплой водой под душем. Утром я занялся борьбой сразу по всем направлениям и к обеду уже почти закончил. Оставались детали. «Прожектор ударника» светил, стенгазета с фотографиями командира стройотряда Валерки (фамилию не скажу, он сейчас то ли полковник, то ли ещё круче в современных органах ЧК) и его верной комиссарши Чижика висела в правильном месте возле столовой. Прогульщиков и бракоделов не было, план в километрах уложенных рельсов выполнялся с опережением, пиво и портвейн не пили больше ни от того, что боялсь нарушить наш ударный комсомольский «сухой закон», а просто не купить и не выменять за отсутствием вообще! Отрядный гимн укладывался в идеологические рамки, волейбольная площадка присутствовала! Над палаткой командира развевалось отрядное знамя! То есть все компоненты борьбы были налицо, отряд заслуживал похвалы руководства, и он её получил. Я решил задержаться на денёк, отдохнуть. С Валеркой мы были знакомы ещё по прошлому отряду, поэтому отношения за пределами палаточного отрядного лагеря мгновенно превращались в приятельские. Вот и сейчас он предложил вечером зайти в гости к начальнику участка и попить чаю с сюрпризом.
Начальник участка был рад знакомству, а сюрприз заключался в том, в чём я и так не сомневался. Предложили поесть лепёшек по-Каракалпакски. В лепёшку заворачивается, как шаверма, чёрная паюсная икра. Запивается лепёшка водкой и только водкой, желательно комнатной температуры, иначе это не по-Каракалпакски! Икра перед тем, как её заворачивают, посыпается чёрным перцем. Отказываться нельзя, принять приглашение нельзя – а вдруг он меня же потом и «вломит». Валерка говорит: «Да расслабься – он нормальный, он условно освобождённый и кого-то “вломить” ему просто западло. Его и так от нашего “сухого закона” тошнит». Не надо было мне дегустировать Каракалпакские деликатесы. Назавтра в поезде обратного направления на Кульсары при температуре опять плюс пятьдесят два я хорошо это прочувствовал и осознал и впредь решил с «сухим законом» не связываться.
Я продвигался на северо-запад, организовывая борьбу, выходя из поезда и обратно возвращаясь в поезд на следующий день, постепенно продвигаясь к другому районному центру – Бейнеу. Там совершал трудовые подвиги ещё один студенческий отряд, которым командовал Александр Невский! Однофамилец, но не князь и не герой. Они располагались в школе, а не в палатках. Запомнился взрослый орёл Яшка, живущий в собачьей будке и наводящий ужас на дворовых собак, при этом куры, утки, гуси и индюки Яшку не боялись, спокойно поклёвывая рядом с его будкой. Он был их «крышей» и защитой. Людям к орлиному гнезду подходить не рекомендовалось. Запомнилась очень хорошая кухня с большой профессиональной плитой и большим холодильником. Ночью я проснулся от жары, побродил по школе в поисках решения и залез в холодильник, где и проспал до пяти утра, а в пять пришли отрядные повара и затопили печь. Запомнился самолёт – кукурузник, на котором А. Невский облётывал территорию вдоль железной дороги 20 км на запад, 20 км на восток. Ещё 25–30 км на юг – карьер! Огромный амфитеатр, шестикратно превышающий по площади старый стадион им. С. М. Кирова в Питере. В карьере добывали белый-белый ракушечник. Идеальный строительный материал! Из него построен белоснежный город Шевченко на полуострове Мангышлак. Я там был и город произвёл… В пятидесятиградусную жару белый ракушечник отражал тепло, превращая воздух над местом добычи в раскалённую сауну, а там работали восемнадцати-девятнадцатилетние Корчагины, которым уже вбили в голову эту чушь про борьбу и отвагу, про отвагу и борьбу. «И вновь продолжается бой! И сердцу тревожно в груди!..» Вот они и падали через день без сознания на белый ракушечник.
Наконец я дома в Кульсарах и купаюсь в изумительных водах воспетого в восточной поэзии озера. Затем недолгий отчёт о поездке перед Мишкой – районным командиром и спать! Немедленно. Спать не дают – за стенкой красавицу Октябрину, разрисованную от пяток до макушки, лысая макушка тоже разрисована всякими блатными приколами типа: «Век воли не видать!», никак не могут поделить мой земляк Володя и ещё кто-то из наших. Делили насмерть! Казахов она к себе не подпускала, потому что по заведённому ещё в царской России правилу казахи охраняли русских, русские охраняли узбеков, литовцы охраняли казахов и т. д. Она не могла подпустить к себе узкоглазого, который бил её, издевался, угнетал, насиловал долгие двадцать лет. Победил Володя и всё затихло.
Миша дал мне два дня отдыха, которые я решил посвятить рыбалке. На стареньком ГАЗ-51, которым управлял личный шофёр второго секретаря райкома партии Темирбек, местный житель и говорящий на хорошем русском (иначе не был бы шофёром второго секретаря – обязательно русского!) и который на эти два дня мне выдали за отлично выполненное задание по организации вы уже знаете чего, я сначала подъехал на базу, которой заведовал Бураш Бурашевич Бурашев. Как вам понравилось это имя? В Казахстане отчество и фамилия в отдельных глухих уголках происходят от имени отца и никогда не меняются. Вот так у Бураша, сына Бураша Бурашева, родился Бураш Бурашевич Бурашев, и сын его будет Бураш Бурашевич Бурашев! А здесь на базе по записке мне выдали Пильзенского пива – два ящика, консервов разных – одна коробка и блок сигарет ВТ. В двухдневном отпуске «сухой закон» не действовал и пиво было в самый раз. Кто же был с нами третий?.. Кто третий?.. Наверное… нет точно! Генка Хорьков. Точно он! Кабина тесная, но мы с Генкой тощие и едем на речку Эмба в десяти-пятнадцати километрах от нас. ГАЗ-51 едет по неглубокой колее. Навстречу ему в той же колее другой грузовик. «Это зампреда машина» – говорит Темирбек и как-то напрягся. Сближаемся, Темирбек сжал зубы и придавил педаль газа! «Темирбек, сворачивай!» – кричу я, когда до столкновения осталось не более пятнадцати метров – «Ни за что! Я главней!»… и закрыл глаза. Я тоже… и Генка! Но столкновения не произошло, исполкомовский оказался слабее нашего, и мы продолжили путь.
