Сам себя я назначил соло-гитарой, а на ритм решил позвать моего приятеля и одноклассника по прозвищу Пирог. Он неплохо играл на баяне и, по моему разумению, с гитарой тоже должен был справиться. Помимо этого, он играл в волейбол и любил портвейн «Агдам» в умеренном количестве. Вакантными оставались бас и ударные. Узнав, что мы с Пирогом не только создаём ансамбль, но и уже даже репетируем всё тот же «Дом восходящего солнца», к нам начал напрашиваться наш с Пирогом приятель Вадик. Слух у него был, но он вообще ничего ни про ноты, ни про элементарные понятия в музыке, например, синкопа, никогда не слышал. Но он так хотел к нам, так обещал всё выучить прямо завтра, что мы решили его попробовать на роль бас-гитариста, совсем забыв о пристрастии Вадика к портвейну. Даже не к портвейну, а к «чернилам» типа «Волжское» или «Плодово-ягодный вермут». Вадик оказался полезен. У него были знакомые ребята с Петроградской стороны, которые уже года два как выступали на танцплощадках по всему городу и окрестностям. У них было чему поучиться! Но по-настоящему мне повезло с Колей – барабанщиком. Барабан был его мечтой, он барабанил на пионерском барабане в пионерском возрасте, а моя новая группа оказалась именно тем местом, где он смог свою мечту превратить в быль. Научившись неплохо «стучать» уже месяца через два, он впоследствии стал профессионалом! Я даже горжусь тем, что фактически я сделал из него этого профессионала. Однако и у этого музыканта пристрастие к портвейну присутствовало в выраженной форме.

На одной из первых репетиций мы решили выбрать название для нашего квартета. Предлагалось: «Колобки», «Кактус», «Вспышка», «Брызги», «Серые глаза», «Ладошки» и «Ладушки». Вы бы что выбрали?.. Ну, а мы выбрали совершенно дурацкое название по цвету глаз девчонки, которая нравилась троим из нашего квартета. «Серые глаза» – так мы отныне назывались! Лучше бы, козлы влюблённые, по её фамилии группу назвали. Девочку звали Ира Зайцева, а мы бы тогда были «Зайцами» или «Зайчиками». Ну, ладно – это в прошлом. Теперь можно было начать репетировать. Мы начали с того, что позаимствовали парочку песен Битлз, обязательный «Дом восходящего солнца», его исполнял на французском языке Пирог. Вообще, Пирог, как оказалось, был очень голосистым, а голос высоким. На французском языке он пел потому, что учил в школе французский. Помимо этого, в репертуар вошли несколько инструментальных пьес от английской группы «Тени», «No more» Рэя Чарльза и «Голубые замшевые ботинки» Пресли. Последние две песни исполнял, конечно, я сам. И сейчас могу исполнить, если попросите.

Однажды на репетицию зашёл директор школы Борис Моисеевич, постоял, послушал и попросил меня после репетиции зайти к нему в кабинет. Наша беседа свелась к тому, что школа готова приобрести для нас гитары, усилители и небольшую ударную установку, но петь надо «правильные» песни. И никаких Битлз и Роллингов. Я мгновенно согласился. Ведь играть «правильную» музыку мы будем в школе, а на «гастролях» вне школы кто нам запретит играть, что захотим? Так оно потом и вышло. Мы играли на танцах у себя в школе, в соседних школах, в техникумах и ПТУ, на свадьбах, в кафешках и даже в фойе кинотеатра «Юность» перед сеансами. И исполняли всё, что нам хотелось. Однажды мы по просьбе того же Бориса Моисеевича приняли участие в каком-то районном конкурсе и победили, по-быстрому выучив и очень патриотично сыграв «Полюшко-поле» и что-то из «Теней».

С учёбой, конечно же, были осложнения, но в целом мы справлялись. Благосостояние росло, мы зарабатывали иногда по десять рублей за вечер на танцах, и по двадцать на свадьбах с юбилеями. И чем быстрее росло наше благосостояние, тем быстрее росли противоречия в нашем творческом коллективе. Я был за совершенствование и рост, мои коллеги были за радость жизни, которая заключалась в неограниченном потреблении веселящих напитков, вкуснейшим из которых был, конечно же, «Агдам». Это противоречие, в конце концов, и привело к тому, что, закончив школу, мы расстались. Пирог поступил в Лесотехническую академию и почти сразу же нашёл себе место ритм-гитариста в факультетском ансамбле. Я несколько раз видел его «в деле» и мне понравилось. Вадик меня обманул и ноты так никогда и не выучил. Бестолковый и совершенно никчемный был парень, ничего не умел и учиться не хотел, ушёл в армию и «стёрся». Коля долго тосковал, лишившись ударной установки и самой возможности «стучать», но ему повезло. На первом курсе ЛЭТИ – института, куда я поступил после школы, я попал на репетицию институтского ансамбля «Мельники», обратил внимание, что ударник «не очень» и предложил попробовать их руководителю моего парня. Они попробовали и безоговорочно взяли Колю к себе, где он и поднялся до профессионального уровня. Сам я несколько раз порывался вернуться в музыку, но сложности первого года обучения в институте, тренировки за сборную факультета по гимнастике, а затем увлечение стройотрядами поставили крест на моей музыкальной карьере. Но воспоминания о двух годах тесной дружбы с гитарой, выступлениях, многочисленных поклонницах, конечно же греют до сих пор, заставляют улыбаться и грустить одновременно. Иногда в компании за столом меня просят что-нибудь «сбацать». Я беру гитару и пою что-нибудь из Битлз или Элвиса Пресли, вхожу в образ и представляю, что я опять стою на сцене в каком-нибудь техникуме или ресторане. Народу нравится!

Коста-Рика. 31.01.15

Весна 1967 года, я заканчивал девятый класс. Девчонка парикмахерша, случайно «задевшая» ножницами моё ухо до крови, в попытке реабилитироваться рассказала, откуда у неё такие красивые клеёнчатые сапожки. Сапоги привёз из Гродно её брат – дальнобойщик. Он купил их на Гродненской толкучке в километре от границы с Польшей. Каждое воскресенье на границе, якобы, вводился упрощённый режим её пересечения со стороны Польши, и поляки везли на толкучку новомодные разноцветные перламутрово-клеёнчатые сапожки, кофточки и польские джинсы.

Приняв на веру информацию, полученную от парикмахерши, я стал думать, как её использовать. Этажом ниже в моём подъезде жил дядя Боря. Всем своим видом и белозубой улыбкой он олицетворял успех. Прекрасно одевался, на работу на такси, с работы на такси, обед в чебуречной на проспекте Смирнова или в «Околице» на Приморском шоссе. Ему было двадцать девять лет. Тётя Элла, его жена, была занята тем, что отслеживала его перемещения и встречи, постоянно ловила в «неправильных» местах не с теми и не того пола. После удачной «охоты» по вечерам на восьмом этаже разворачивалась Сталинградская битва, из которой победителем всегда выходила тётя Элла. Я дядю Борю любил и восхищался образом жизни, которую он вёл вопреки проискам тёти Эллы. Я, конечно, ничего не знал о его делах, но догадывался, что финская рубашка, английские ботинки и роскошный плащ «Болонья» куплены им не на зарплату инженера, потому что цены на хорошую импортную одежду и обувь я знал уже тогда.

Мне хотелось показать дяде Боре, что я тоже кое-что понимаю в этой жизни, и я рассказал ему про гродненскую барахолку. Выслушав мой рассказ, дядя Боря оживился и предложил смотаться в Гродно вместе. Я, чтоб было не скучно, предложил поехать с нами моему приятелю и однокласснику Коле, а дядя Боря прихватил за компанию друга Марика, которого я до этого не знал. С Варшавского вокзала в Ленинграде мы уехали в пятницу вечером, а приехали на барахолку в Гродно в воскресенье утром.

Это был обыкновенный колхозный рынок, но помимо картошки и огурцов народ действительно приторговывал тряпками. Любыми тряпками, но не клеёнчатыми сапогами. Я полчаса бегал по рынку, но так ничего и не нашёл. Вязаные носки – пожалуйста, заячьи шапочки – не вопрос, любого размера! Сапоги?.. Нет такого товара на гродненской барахолке. «Таак» – думаю – «мало того, что ухо мне чуть не отстригла, так ещё и про барахолку наврала. Хорошая девочка!.. Бл. ь». Подошёл дядя Боря и спросил: «Как ты думаешь, как называют баламутов, которые взрослых и очень серьёзных людей напичкивают небылицами?» Мне не оставалось ничего кроме, как… сказать, что знаю. И перечислил возможные варианты: баран, гавнюк, трепло, брехло и подобное этому. «Нет» – сказал он – «Не так всё просто – ты пи. дюк!» И больше не обижался. А тут как раз, подбежал Марик с двумя парами именно тех сапожек – розовых, перламутровых, клеёнчатых и очень красивых. Он купил их по тридцать рублей пара. Больше сапожек на толкучке не было. Они-то хотели купить не две, а двадцать пар сапог, но судьба распорядилась по своему, и через час бесплодного времяпрепровождения дядя Боря смог достать только ещё одни, кремового цвета сапожки для жены – тёти Эллы. Купил дорого, за сорок, и толком не рассмотрев. Позже, уже по дороге на вокзал, оказалось, что оба сапога – левые! И у меня, к уже полученному от дяди Бори прозвищу «пи. дюк», добавилась приставка. Теперь я был «выдающийся пи. дюк».