Часть 4

Выше, выше, выше!

Через четыре ступеньки, цепляясь за перила, преодолевая целый пролет в три шага!

Выше, выше, на крышу!

Пульс зашкаливает, рукоять ножа выскальзывает из взмокших пальцев, перехватываю удобнее, едва не роняю… Останавливаюсь.

Прислушиваюсь - и только грохот сердца за ребрами… Ни приближающихся шагов, ни лязга металла, ни… Хлопок двери!

Резкий выдох, взглядом про обшарпанной, некогда голубой стене мазнуть, и снова.

Вверх!

Кроссовка едва с ноги не сваливается. Запинаюсь, наступив на развязавшийся шнурок, и теряю драгоценные секунды на то, чтобы наклониться и спешно затолкать его за язычок.

Стены страшные, с выбоинами и проглядывающей местами арматурой, с выбитыми дверями, повисшими на разболтанных верхних петлях, с зияющими провалами прямо в голубое, незатянутое тучами, что дикая редкость для Тошимы, небо вместо окон.

Не разбираю, какой этаж, не разбираю, сколько ступеней осталось позади, но дыхалка явно подводит, и, сжав зубы через силу, взлетаю на последний этаж. Мечусь по узкой лестничной клетке, думаю уже было забиться в одну из брошенных, оставшимися незапертыми квартир, но почерневшая лестница и приоткрытый люк привлекают куда больше.

Взбираюсь максимально быстро, старательно придерживая тяжеленную крышку, чтобы не хлопнула, сразу же меня сдав, и по-пластунски забираюсь на крышу.

Закатное солнце слепит, вот-вот плюхнется за линию горизонта, и небо не такое уж и голубое, как мне виделось через провал в стене.

С оттенками багрового, размытого розового, желтоватого.

Цвета замытой крови.

Озираюсь по сторонам, под тонкими подошвами хрустит мелкий мусор, а единственное сооружение, за которым можно спрятаться, - это старая, облезлая, не то облицованная листами жести, не то просто выкрашенная в какой-то непонятный цвет будка.

Возможно, трансформаторная; возможно, узнаю наверняка, когда эта древняя хрень ебнет меня разрядом в двести двадцать.

Вряд ли, конечно - район полностью обесточен, но стараюсь не прижиматься к ошарпанной поверхности.

Передышка.

Мышцы сводит, ладони липкие, футболку тоже, кажется, выжать можно.

Передышка… Ни звука шагов, ни лязга лестницы.

Не пошел следом?

Не рискую высовываться, жадно дышу широко раскрытым ртом и все жду. Шороха, скрежета, оклика.

Ничего.

Минуты капают, первый страх отступает, и я осторожно высовываюсь, в любую минуту готовый принять удар на лезвие ножа или отскочить назад, но на крыше по-прежнему никого нет.

Только предчувствие, ощущение внимательного, тяжелого взгляда не исчезает, зудит между лопатками.

Передергиваю плечами, сглатываю, осторожно огибаю будку, почти делаю полный круг, как шестое чувство сиреной вопит. Оборачиваюсь и тут же падаю на колени, перехватывая рукоять двумя ладонями, чтобы отразить удар.

Лезвие о лезвие.

Сталкиваются.

Высекают искры.

Сглатываю, ощущая, как сводит мышцы, и медленно, сантиметр за сантиметр уступаю, и только блестящее стальное полотно нихонто перед глазами. Только на него смотрю.

Рывок!

Толчком выпрямляю руки, увеличиваю дистанцию и, отскочив назад, пригнувшись, ухожу от нового выпада.

Буквально над головой!

В сантиметре!

Не рискую подходить ближе, кружим, и взглядом куда угодно, куда угодно, только не на лицо.

Поднявшийся ветер трепет полы длинного плаща, вьется вокруг вихрем, мелкой пылью застилает глаза.

Прикрываю лицо, лезвие на уровне глаз.

Отступаю, захожу с левого бока, примериваюсь и, выгадав момент, пытаюсь ударить по ребрам, не ножом даже, костяшками бы зацепить, но предсказуемо пролетаю мимо, а вдогонку летит унизительный тычок крепкими ножнами.

По бедру вскользь проходится, омывает тупой болью, но удерживаю равновесие, припадая на правую ногу.

Презрительная усмешка тоже - не ранит, но по самолюбию бьет.

Сжимаю челюсти и, вскинувшись, встречаю его взгляд.

Прищуренные алые глаза откровенно смеются надо мной, плещется в них что-то дьявольское, хитрое.

Вызов.

Огибаю, делая полукруг, и примериваюсь, выискивая слабые места.

Азарт в глотке плещется, даже болью не спугнуть.

И он тоже… Внимателен, изучает и усмехается, вдруг резким движением зачехляя лезвие.

- Только идиот станет прятаться на крыше. - Интонация взгляду под стать, но не царапает, как должно бы.

Возвращаю ухмылку и пытаюсь провести обманный маневр так, чтобы поднырнуть под руку и ударить уже со спины.

Тщетно.

Теперь по пояснице проходится.

Рифленой подошвой ботинка, блять.

- Издеваешься? - шиплю и пячусь назад, как каракатица, до судороги в пальцах сжимая бесполезный нож.

Пятка натыкается на низкий борт лишенной ограждения крыши. Спешно оборачиваюсь, прикидывая ширину, и запрыгиваю на него.

Кренит назад, удерживаю равновесие и замираю. Ты тоже.

Складываешь руки на груди, и ехидно вскинутая бровь режет не хуже прикосновения лезвия.

- Наигрался? Теперь отдай.

Разыгрываю недоумение даже быстрее, чем успеваю понять, о чем идет речь. Глаза округляются, и лицо приобретает удивленное выражение, как если бы Кеске, краснея и бледнея, признался вдруг, что все еще девственник.

- Пинок вернуть?

Хмыкает, и очередной порыв разгулявшегося ветра сметает мелкий сор к борту и ненавязчиво подталкивает меня назад, примеривается как бы ударить в грудь.

Несильно, словно пробуя, удастся опрокинуть или нет?

- Мало все? Нарываешься?

О да. Мне определенно мало. Все кости целы, и ни одного серьезного ушиба нет.

Отдышаться немного, ощущая, как тянет под ребрами, сжимая грудную клетку, и, отбросив все лишнее, мешающие мысли отодвинуть на задний план, спуститься назад.