Важная особенность религии в том, что она обращается к сущностям, более глубинным, чем разум: религиозные истины воспринимаются не как фактические утверждения, но как некие священные истины, сомневаться в которых было бы безнравственно. Этот эмоциональный компонент показывает, что религиозность глубоко коренится в человеческой природе и что люди рождаются не только с врожденной способностью к усваиванию языка, на котором говорят вокруг, но, возможно, и с подготовленным механизмом восприятия религиозных верований.
Можно ли узнать, когда появилась религия? Как ни странно, ответ будет утвердительным, если мы примем изложенную далее аргументацию. Как и большинство поведенческих матриц, обнаруживаемых в разных сообществах по всему миру, религиозные верования, скорее всего, были свойственны популяции прародителей человечества еще до того, как они 50 000 лет назад покинули Африку. Хотя религиозные церемонии обычно включают в себя танцы и музыку, в них большой вес имеет слово, ведь необходимо провозглашать священные истины. А если так, значит, религия, по крайней мере в ее современных формах, не могла предшествовать появлению языка. Ранее мы показывали, что язык пришел в свое современное состояние незадолго до исхода прародителей из Африки. И если религии пришлось дождаться появления нашей теперешней членораздельной речи, то и она оформилась где-то немногим раньше, чем 50 000 лет назад.
Если же религия и язык развивались параллельно, логично предположить, что при этом они как-то взаимодействовали. Нетрудно понять, зачем религии нужен язык – средство трансляции истин. Но зачем религия могла понадобиться языку?
Возможно, ответ следует поискать в одной из главных сил, цементирующих человеческое общество, – инстинкте взаимного альтруизма, и особенно в главной опасности, связанной с ним, – тунеядцах, которые пользуются благами общежития, ничего не давая взамен. Если их не обезвреживать, они могут разрушить общество: коллективизм перестанет быть выгодным. С появлением языка у тунеядцев появилось мощное оружие, помогающее в обмане. Религия могла развиться как защита от тунеядцев. Тем, кто на публичной церемонии поклялся быть верным священной истине, не страшна ложь, потому что они могут доверять друг другу.
Антрополог Рой Раппапорт считает, что священные клятвы были у ранних сообществ страховкой от злонамеренного применения недавно обретенного дара слова. «Из этого следует, что категория сакральности и язык родились одновременно, – пишет он, – и эволюционировали в тесной взаимосвязи или даже в форме единого взаимно-обусловленного процесса». Появление категории священного, полагает Раппапорт, «возможно, помогло сохранить основные качества существовавшей общественной организации, защитив их от новой угрозы, которую несла в себе постоянно растущая в людях способность ко лжи»{209}.
Чтобы ранние общества могли пользоваться языком, должен был возникнуть особый контекст, в котором утверждения можно воспринимать как несомненно правдивые и искренние. Таким контекстом, по мнению Раппапорта, стало понятие священного. В значительной степени это свойство сохранили и современные религии, которые также строятся вокруг священных истин, вроде «Господь, Бог наш, Господь един!» или «Нет бога, кроме Аллаха». Эти священные истины невозможно проверить или опровергнуть, но верующие все равно принимают их как бесспорные. И таким образом, собрания верующих с далеких времен зарождения языка объединяются для защиты от неверующих и их лжи или для коллективного сопротивления им.
Раппапорт также установил, изучая примитивное земледельческое племя маринг, обитающее в горах Новой Гвинеи, что в эгалитарном обществе, не знающем вождей или правящей элиты, ритуал становится важным источником власти. Именно путем участия в ритуальных танцах маринг принимают на себя обязанность сражаться на чьей-либо стороне в следующем цикле военных действий. «Допустимо предположить, – пишет Раппапорт, – что религиозные ритуалы играли важную роль в общественной и экологической регламентации на том этапе человеческой истории, когда произвольность общественных конвенций росла, но у властей, если они уже существовали, не было возможности добиться послушания».
Догадки Раппапорта о роли религии в ранних обществах получили подтверждение в виде примечательной серии находок, обнаруженных археологами в мексиканской долине Оахака. Археологи Джойс Маркус и Кент Фланнери проследил, как религия развивалась в долине в течение более 7000 лет, пока долинные обитатели проходили четыре стадии общественного развития: от кочевых охотников-собирателей к оседлому эгалитарному обществу, затем к обществу с правящей элитой и, наконец, к архаическому государству сапотеков. Вместе с развитием общества у жителей Оахаки модифицировалась и религия{210}.
На этапе собирательского кочевья Джойс Маркус и Кент Фланнери обнаружили утоптанную площадку, огороженную камнями. Эта площадка с 6650 г. до н. э. служила местом для ритуальных танцев, когда множество разных групп собиралось вместе для посвящений и ухаживаний.
К 1500 г. до н. э. оахакцы вывели культурные формы кукурузы, что позволило им перейти на оседлый уклад и начать возделывать землю (порядок, обратный тому, что мы видим на Ближнем Востоке, где оседлость существовала задолго до начала земледелия). Поначалу общество у них было эгалитарным, как в эпоху присваивающего хозяйства, но ритуалы стали более формальными. Маркус и Фланнери в ходе археологических раскопок обнаружили четыре дома, одинаково ориентированных по странам света, возможно, согласно движению солнца в день весеннего равноденствия. Такая ориентация подсказывает, что религиозные церемонии стали совершаться в установленное время, в зависимости от определенных астрономических событий. В такие дома, если судить по нынешним племенным сообществам, вероятно, допускались, только мужчины, прошедшие особые испытания и посвященные в сакральные ритуалы.
К 1150 г. до н. э. обозначились признаки третьего этапа общественного развития, появление элиты, у которой были большие дома, одежды, украшенные драгоценными камнями, и обычай в знак благородного происхождения деформировать новорожденным черепа. Мужские дома сменились храмами, созданными по тому же образцу. Религиозные культы, как свидетельствует археология, стали более изощренными, возникла практика ритуального кровопускания как символ самопожертвования, а также приготовления и поедания жертвенных животных.
Четвертый этап общественного развития – государство сапотеков, основанное в 500 г. до н. э., – характеризовался еще более сложными формами религии. В храмах появились особые помещения для служителей культа – жрецов.
Возникновение жречества знаменовало собой кульминацию постепенного развития оахакских ритуалов в сторону все большей монополизации. В период присваивающего хозяйства ритуальные танцы были доступны всем. В период мужских домов участвовать в церемониях могли только посвященные, а в государстве сапотеков религия перешла в ведение особой касты священников.
Что лежит в основе этой совместной эволюции религии и общественного устройства? Похоже, что ритуал, игравший важную координирующую роль в обществе охотников и собирателей, не утратил своего значения и после появления оседлых поселений, элит и правителей. Напротив, элиты использовали религиозные культы как дополнительный способ контроля над подданными и как оправдание собственного привилегированного положения. Передача ритуалов в ведение отдельной касты давала элитам большие возможности для управления верующими. Для укрепления власти правителей к прежним религиозным постулатам добавлялись новые истины-следствия, как и прежде, непроверяемые: «У вождя великая мана», «Фараон – воплощение бога Хора» или «Генрих, Божьей милостью король».
Раппапорт считает, что механизмы, наделяющие правителей светской властью, сформировались совсем недавно, а большую часть человеческой истории элиты провозглашали источником своих полномочий священные материи. Уже архаические государства были теократиями, по крайней мере начинались как теократии. Современные государства, хотя обладают немалой гражданской властью, не перестали обращаться к авторитету и объединяющей силе религии. Даже в таком обществе, как США, верность государству скрепляется клятвой со словами «одна нация перед Богом».
