— Что ж, это возможно, — сказал чей-то незнакомый, насмешливый, звонкий голос — и все вздрогнули и обернулись.

В дверях, взломанных без всякого шума, стоял высокий, широкоплечий мужчина в странном белом балахоне, с чемоданом и электрическим паяльником в руках, глядя на всех честными голубыми глазами.

Разгневанный То-Кихо беспомощно посмотрел на чистый и пустой сигнальный экран.

— Ну? — сказал Журавлев, — действие продолжается, господа министры. Вот вам и коммунист.

В комнате будто подняли невидимый занавес, и все присутствующие инстинктивно, как перед огромным черным зрительным залом, подтянулись и изменили позы. То-Кихо гибко и быстро протянул желтый палец к кнопке звонка, Форд резко поднялся, Самилла, повеселев, поднял голову, О’Ирн небрежной, но дрожащей рукой поднес к глазу монокль, Вивич спокойно полез в карман. И в тишине было слышно, как щелкнул курок.

— Я — Журавлев, — сказал мужчина и снова будто повернул выключатель: вся картина показалась освещенной новым и внезапным, изменившим ее светом.

— Вы? — воскликнул Бандиера и радостно шагнул вперед.

— Ну, — сердито и непонимающе сказал То-Кихо.

Железные желваки снова выступили на ожившем лице Вивича.

О’Ирн выпустил из пальцев монокль и встал.

Все зашевелились, задвигались в своих креслах, повернув головы и нетерпеливо наклонившись вперед.

Журавлев отошел ближе к стене и продолжал:

— Да, я — Журавлев, изобретатель средства, которое в тысячу раз увеличивает мощь техники и в кратчайшие сроки изменит лик Земли.

— Неужели вы, — чуть ли не молитвенно воскликнул Бандиера, — сумели изобрести?..

— Да, — важно произнес Журавлев, — я, господа министры, изобрел способ не только расщеплять атом, но и накоплять значительную энергию, возникающую в результате расщепления.

— Это — переворот! — безумным голосом закричал Бандиера и вскочил на стол. — Это новая эпоха!..

— И вот теперь я пришел сюда, чтобы…

Молчание стало напряженным, как готовая лопнуть струна.

— …чтобы предложить вам не проливать лишней крови и сдаться.

То-Кихо засмеялся и стукнул кулаком по столу, но Журавлев продолжал, словно не заметив:

— Я знаю, глупо требовать от волков, чтобы они не кусались, когда их хватают звероловы, но я пришел предупредить вас.

— Он сошел с ума, — шепнул О’Ирн сидевшему рядом Форду.

Но тот отрицательно покачал головой и продолжал слушать дальше.

— Дело в том, — говорил Журавлев спокойно, как на лекции, и только глаза его блестели веселее обычного, — что вам ничего другого не остается, господа министры. Начать войну? Но вы знаете, что это означает взорвать самих себя. Кроме того, я должен вам сказать, что треск при этом получится довольно слабый, так как при первой же попытке двинуть войска, при первой же вспышке насилия большинство ваших складов военного оружия — все эти грозные хранилища смертоносных газов и разрушительных взрывчатых веществ, весь этот запас смертей и горя, что вы накапливали в течение многих лет, все это мирно и безболезненно растает, как сахар в водичке. Десяток таких биноклей, — и он, вынув из кармана бинокль, демонстративно помахал им, — находится в надежных руках в вашей стране, поблизости от ваших складов. И этого будет достаточно для того, чтобы с самого начала предотвратить войну.

— Мошенник, — мрачно сказал То-Кихо, — я вам не верю.

— Как хотите, — сухо возразил Журавлев. — Это ваше дело. Я только хочу рассказать вам, что предусмотрено на ближайшие годы, если вы осмелитесь, как всегда, вести себя точно слепые безумцы.

Члены Кабинета шумно зашевелились, но не произнесли ни слова.

— Я, — продолжал Журавлев, — оставил в Советском Союзе точные чертежи и указания, по которым будут изготовлены бинокли, расщепляющие атом. Еще несколько дней, может, несколько часов — и московские аккумуляторы и аккумуляторы по всему Союзу соберут огромное количество бесплатной энергии. Советский Союз станет неизмеримо богаче, чем был. Уже сейчас его техника настигает вашу. Но пройдет немного времени — и вы отстанете от нас, дорогие волки, как телега от самолета. Это значит, что…

Но здесь не выдержал О’Ирн. Он вскочил и, огромный, как гора, задыхаясь, пошел на Журавлева. Журавлев плотнее прижался к стене и продолжал громко, открыто, насмешливо, нападая, будто очерчивая шпагой свободное пространство.

— …О, это значит, мои дорогие враги, что те хрупкие опоры, на которых держалась ваша мощь, развалятся, — он подчеркнул это слово, — и все вы весело полетите вниз головой и вверх вашими уважаемыми тормашками…

— Довольно, — сказал То-Кихо. — Для чего он несет эту чушь? — И, топнув ногой, он встал, но Вивич положил ему руку на плечо и сказал:

— Пусть продолжает.

— Для чего я говорю все это? — воскликнул увлекшийся Журавлев. — Я честолюбив. Мое имя останется в истории науки и в истории класса, с которым я связал свою судьбу. Но мне весело, весело, — вновь подчеркнул он, — видеть себя героем последнего исторического анекдота. Мне, скромному ученому, простому московскому обывателю, проживающему на Малой Никитской, 10, мне очень приятно стоять здесь перед вами, великими правителями половины мира, перед прославленными людьми, которые смотрят на меня, как ослы. Мне всерьез хочется, чтобы комсомольцы всего мира считали меня самым выдающимся из всех шутников, потому что я люблю веселье…

— Мы тоже, — ровным голосом сказал Вивич, — но сегодняшнюю дозу я считаю достаточной. Руки вверх! — добавил он, приставляя к глазам бинокль, вдруг оказавшийся у него в руках. — Руки вверх! Мы еще услышим от вас другие, более полезные для нас шутки.

— Тю-тю-тю! — пропел Журавлев. — Не волнуйтесь. Вы не знаете, как он устроен. Бьюсь об заклад, что вы уже выстрелили пять раз, потратив весь заряд вихревых патронов. А новые заряды ваши воры украсть не успели…

— Ну, тогда, — вскипел О’Ирн, — ступай в мир иной, бродяга! — И он взмахнул неуклюжей рукой, в которой мелькнул металл.

Прогремел выстрел.

— Дурак! — крикнул Вивич О’Ирну, а Бандиера подскочил к нему, крича:

— Что вы делаете? Что вы делаете?

В ту же секунду Журавлев, смеясь, выскочил в окно. Его белый балахон раздулся и показал спрятанный под ним парашют. Он медленно спускался, ветер свистел в ушах и дул снизу вверх. И тогда огромная башня правительства начала менять свой внешний вид — начала таять. Кольцо бинокля, который зарядил Журавлев, было повернуто как раз в нужный момент.

Спустившись вниз на пустую площадку, Журавлев бросился бежать изо всех сил, задыхаясь и кляня про себя тяжелый чемоданчик. Вдруг он остановился, оглянулся и свистнул. Тихий ответный свист раздался из-за пышно разросшегося кустарника. Журавлев направился туда, перепрыгнув через ров.

Почти сейчас же за кустами раздался гул, и самолет стройной узкой тенью взмыл вверх. Журавлев сидел в кабине один. Его путь лежал на север, к китайским берегам. Еще день — и он будет дома, на своей великой родине. Борис с Людмилой должны прибыть на несколько часов раньше. А через несколько дней они начнут большую техническую революцию. Журавлев задумался и даже закрыл на секунду глаза, утомленные бессонной, полной приключений и тревогой неделей. Но после быстро открыл их и начал готовиться к подъему. Он надел куртку и респиратор. Привязав шар с гелием, с помощью сложного механизма закрыл кабину, словом, проделал все, что за день до этого проделал человек, который увез Бориса. Аэроплан под почти прямым углом к земле поднимался вверх.

«Лишь бы не догнали…» — с внезапной тревогой подумал Журавлев, но тут же, улыбнувшись, прогнал от себя эту мысль. Действительно, догнать его не могли. Подобных воздушных стрел, летавших как ракеты со скоростью до тысячи километров в час, во всем мире было только три. В одной мчались Борис и Людмила, во второй летел он сам и третья осталась у изобретателя — техника-коммуниста, новозеландского жителя, потомка древнего племени маори, того самого смуглого, молчаливого ворчуна, что перевозил Людмилу и Бориса.