Аэроплан, разбежавшись, так внезапно оторвался от земли и взмыл в воздух, что Борис ничего не успел ответить. Посмотрев вниз, он не узнал в механике, одетом в полотняный костюм, девушку, с которой говорил несколько секунд назад.

Путешествие показалась Борису очень быстрым. Его молчаливый спутник, казалось, был захвачен только одной мыслью — побить рекорд скорости перелета на десять тысяч километров. Они надели кислородные респираторы, наушники и очень теплые куртки, прикрепили в разных местах пружинистые, наполненные гелием шары, спустили стены в гондоле и поднялись на огромную высоту в двадцать километров, где воздух был сильно разрежен. Затем летчик нажал на какой-то рычаг, и стальная птица, враз сложив крылья, стала похожа на летучую мину. Тогда летчик ловко установил на носу и на корме аэроплана два аппарата. Борис услышал взрыв и почувствовал легкий, но отчетливый толчок, потом еще взрыв, еще и еще — аэроплан сломя голову бросился вперед и гигантскими прыжками помчался в небесном просторе. Летчик выключил мотор. Он стал лишним здесь, где сопротивление атмосферы, позволявшее аэроплану держаться в воздухе, было очень слабым. Теперь аэроплан двигался новым способом, который помогал развивать бешеную скорость. Этот способ много лет назад придумал, но не воплотил в жизнь известный русский изобретатель Циолковский. Аэроплан летел, подобно ракете. Выпуская взрывчатые газы, он двигался в противоположную сторону — по закону «действие равно противодействию»: так при выстреле «отдача» отталкивает пушку в сторону, противоположную выстрелу.

Часов десять летели они над водными пустынями Атлантического, а затем Великого океанов, но вечер все не наступал. Хотя и значительно медленнее, чем земной шар, они все же летели в одном с ним направлении, и солнце по-прежнему висело в небе, едва смещаясь, как казалось путешественникам.

Но вот спутник Бориса снова включил мотор. Взрывы поредели, газ из шаров был выпущен, крылья с треском развернулись, и аэроплан спустился. Борис с наслаждением снял маску и посмотрел вниз. На горизонте появилась земля — длинный, зеленый, изрезанный многочисленными заливами и бухтами берег. Это была Новая Зеландия.

Еще час — и самолет спустился между двух высоких холмов на аэродром, расположенный в долине.

— Пойдем, — коротко сказал Борису пилот, и Борис не успел даже размять и растереть затекшие ноги.

Вскоре они пришли в город и очутились у небольшого дома. На простой клеенчатой двери значилось:

ПРАЧЕЧНАЯ

Летчик без стука толкнул дверь, и они вошли в комнату, наполненную белым густым парой. В комнате стояли над корытами два человека. К одному из них и бросился Борис, чуть не споткнувшись от волнения.

— Ну, ну, — успокоил его сказал Журавлев, поднимая ворчливое и вместе с тем лукавое лицо. — Не надо так буйно, мой молокосос, триста тысяч ампер тебе в лысину. Ну, здравствуй.

Он подал Борису руку с таким видом, будто они виделись утром за завтраком.

— Рассказывай.

И, когда Борис разом выпалил все, что, по его мнению, было интересно для Журавлева (сюда не вошло, например, описание игры красок на его физиономии во время разговора с Людмилой), Журавлев задумчиво пощипал усы и протянул:

— Да-а.

Затем он встал, положил в корыто разное тряпье, валявшееся на доске — с тряпок капала густая голубая жидкость — и, открыв шкафчик, извлек оттуда несколько кастрюлек с едой.

— Возьми, — он протянул их Борису, — и пошли.

И Журавлев повел его в соседнюю комнату.

Эта комната напоминала лабораторию, застигнутую неожиданным переездом.

На ограниченном пространстве пола, полочек, столов, стульев и даже помятой постели лежало, стояло и просто валялось очень много довольно однообразных, что правда, предметов: колб, ванночек, реторт. Кроме того, здесь было несколько электрических приборов-измерителей, огромный аккумулятор, а также много застывших, как столярный клей, голубых, непрозрачных обломков какого-то материала.

— Вот, — сказал Журавлев, показывая на тарелки. — Садись и уничтожай то, что приготовила новозеландская природа для твоего проголодавшегося желудка, а я, — и он обвел рукой комнату, — расскажу, как мы здесь заканчиваем дела и дам тебе еще одно, последнее поручение.

— Ммугу, — согласился Борис, уплетая блюдо из какого-то неизвестного ему животного.

Журавлев выглянул в окно, после запер дверь на ключ и убедившись, очевидно, что рядом никого подозрительного нет, быстро поднялся по лесенке до самого верха стены. Повозившись несколько секунд, он открыл потайной ящик и достал четыре аккуратно заклеенных пакетика.

— Это, — тихо сказал он, указывая на пакетики, — это главная цель моего спешного путешествия.

Борис перестал есть и умоляюще посмотрел на Журавлева.

— Не страдай, малыш, — засмеялся тот. — Я тебе сейчас расскажу, в чем дело.

Борис снова положил в рот порядочный кусок неведомого животного и навострил уши.

— Здесь, — сказал Журавлев, кивнув на пакеты, — лучшие изоляторы в мире. Я их похитил с неожиданной помощью Людмилы. Вот за ними я и ехал.

— Всего-навсего? — воскликнул Борис.

— Да, мой малыш, — спокойно ответил Журавлев. — На деньги капиталистов твое «всего-навсего» вместе с этим биноклем можно оценить не в одну сотню миллиардов золотых кругляшков, а на наш советский счет — этому просто нет цены.

Борис посмотрел на пакеты, ничего не понимая.

— Дело в том, — продолжал Журавлев, — что изолятор из этих пакетов способен сохранить те многочисленные потоки энергии, что возникают при расщеплении вещества. В одном грамме вещества, по расчетам некоторых ученых, содержится энергия, которой достаточно для кругосветного рейда океанского парохода. Понимаешь ли ты, дорогой мой крокодилище, что этой изоляции нам на первых порах хватит, чтобы превратить любое количество материи — не граммов, а тонн и сотен тонн — в сказочную, фантастическую энергию.

— А вы сами, — спросил Борис, — разве не могли придумать такую изоляцию?

— Почему же нет? — ответил Журавлев. — Просидел бы пару-другую брюк, поработал еще год и изобрел бы, тем более, что у меня уже есть много усовершенствований в этой области.

— Ну?

— Ну, штука в том, чудила ты эдакий, что здесь, у этих распаршивых капиталистов, тоже есть свои ученые, и довольно неплохие. Придумай они такой бинокль, как мой, и вся техника Штатов сразу же дала бы нашей тысячу очков вперед. Для шансов социалистической революции это стало бы не очень-то приятным сюрпризом.

— А теперь?

— Теперь никак. Теперь мы, обогнав их, не сегодня-завтра увидим на дворце Лиги Наций красный флаг. Получается, что погоня за изолятором, мое решение его похитить, а не придумать или изобрести заново — работа ничуть не менее полезная, чем соревнования в гонках на стадионе Профинтерна.

— Еще бы, — с восторгом буркнул Борис и размашисто отодвинул три пустых кастрюльки.

Журавлев одобрительно посмотрел на него и сказал:

— Ловко. Впрочем, это пригодится. Тебе, прекрасный юноша, надо лететь обратно.

Затем его лицо посерьезнело, и он нагнулся над столом к Борису.

— Тебя повезет тот же летчик. Он — коммунист и выдающийся изобретатель. Фашисты убили его родителей и сестру. Эти два пакета ты отдашь в Риме Людмиле и, не задерживаясь, полетишь с пилотом через Турцию в Москву. Там сразу же, не заходя домой, отправишься в университет, найдешь профессора Шейнмана и передашь ему остальные пакеты. Оружие с собой?

— Да, — сказал Борис, показывая револьвер, который дал ему Франц.

— Возьми еще этот бинокль, — и Журавлев достал из чемодана новенький продолговатый бинокль, — обращаться с ним несложно. Это медное кольцо, вращаясь, спускает пружину и разбивает патрон со сжатым воздухом. Сжатый воздух, вылетая из бинокля, образует порывистый вихрь. В этот момент внутри бинокля от одного полюса к другому проскакивает с бешеной силой электрическая искра, которая попадает в вихрь. Эта искра, эти электроны, сохраняя по пути огромную, до сих пор никем не достигнутую скорость — 0,9999 скорости света, то есть почти 300 000 километров в секунду — летят в то место, куда доходит вихрь, иными словами, метров на 400–500.