И, конечно, вспоминаешь благородные в своей мужественной простоте строки Рудаки:

Таким образом, Фирдоуси — не исключение по своей идеологии в богатой талантами литературе таджиков и персов того времени.

Но вместе с тем, Фирдоуси настойчиво подчеркивает идею равенства всех перед законом и великих и малых, пастырей и пасомых (стада — раме). А в некоторых случаях, например словами мятежника-повстанца, говорит: «Не всякий, кто больше, — лучше...» (на хар кас ке у мехтар у бехтар аст).

Так просто и естественно сливались в творчестве Фирдоуси противоположные тенденции, создавая своеобразие поэмы: аристократической, и народной одновременно. Как великий поэт, он выразил то, что мог слышать, хотел слышать и слышал в годы ужаса и гнета.

И еще одна общая характерная черта мировоззрения, творчества и, по-видимому, личности Фирдоуси. Это его глубокая человечность, гуманизм, очевидный при чтении любого эпизода «Шахнаме»: «Того, кто ушел с пути человечности, считай дивом-демоном, не считай его человеком».

В источниках были общие моральные сентенции, прописи добродетели. В «Шахнаме» они получили новую силу, искренность звучания, поэтическое наполнение. Имя гуманиста Фирдоуси стоит в одном ряду с великими именами других человеколюбцев — Низами, Са‘ди, Шота Руставели, Хафиза, Навои.

Особенно заслуживает внимания галлерея чудесных женских образов «Шахнаме». Не следует, как это часто бывает, искажать исторической перспективы и распространять представление о женщине-гаремной затворнице, темной, забитой, лишенной прав, на все периоды жизни даже и мусульманского Востока. То, что было верно, типично для периода упадка, разложения феодализма, не вполне соответствовало периодам подъема, развития феодализма, еще исторически прогрессивного в X—XII и даже в XIV—XV столетиях. И жизнь и литература нередко давали образы женщин, принимавших деятельное участие в жизни, занимавших почетное место и в ряду господ положения — мужчин. Характерна известная надпись на медресе Улуг-бека в Самарканде: «Стремление к знанию есть обязанность каждого мусульманина и мусульманки» (XV в.).

Тем не менее, реакционные тенденции, взгляды, впоследствии ставшие господствующими, имелись и в раннее время расцвета феодализма. И, может быть, ничто другое так не подчеркивает гуманизм творчества Фирдоуси, как создание образов женщин, героических в своей женственности и женственных в своем героизме. Их много — и героинь больших сказаний и эпизодических фигур повествования: Рудабе, подруга Заля и мать Ростема, Техмине — мать Сохраба, иранская героиня Гордаферид, пленительная Мениже, дочь Афрасиаба, глубоко женственная коварная Судабе и многие другие. Порой они заслоняют фигуры основных героев — Ростема, Исфендиара, Заля, Сама, Сохраба, Сиявуша и других исполинов народной эпопеи. Как тонко и по-рыцарски целомудренно, благородно рисует Фирдоуси своих героинь (и героев) в моменты, казалось бы «рискованные» (свидание влюбленных Заля и Рудабе в ее девичьем чертоге, ночное посещение Ростема влюбленной Техмине)! То, что поэт, запечатлев на страницах своей книги чудесные образы женщины-подруги, женщины-матери, женщины-героини и, наконец, просто женщины-человека, пронес их сквозь столетия вместе с немеркнущим светом человечности и благородной любви, представляется одной из великих заслуг автора, одной из основных причин бессмертия поэмы.

«Шахнаме» — самое значительное произведение братских таджикской и персидской литератур, переплетавшихся в своем развитии вплоть до конца классического периода (рубеж XV—XVI столетий). Фирдоуси остался первым и любимым классиком, а его поэма — основной народной эпопеей и после обособления друг от друга персидской и таджикской литератур. И поныне поэму любят и читают и колхозники Таджикистана, и интеллигенты Тегерана, Мешхеда, Сталинабада, и крестьяне Хорасана, Фарса, Гиляна и Ирака. «Шахнаме» сохраняла (и это одно из доказательств народности и величия поэмы) политическую актуальность и после смерти поэта, не утратив ее вплоть до наших дней.

В течение столетий были периоды, когда вопросы объединения территорий, создания своего национального государства становились в порядок дня. И каждый раз активизировалось отношение к поэме Фирдоуси, «Шахнаме» становилась как бы знаменем объединения. Разумеется, различны были в разные моменты исторической жизни реальные формы этого намечающегося объединения, а также социальные группы, стремящиеся использовать «Шахнаме» в своих целях. Так, например, интерес к Фирдоуси и его поэме обострился в XVI в., в период сложения сефевидской, еще феодальной государственности Ирана. Об этом, в частности, свидетельствует обилие я многообразие рукописей «Шахнаме» как полных, так и антологий. Даже в Индии XVI—XVII вв. в период образования могольской державы можно отметить известную активизацию интереса к «Шахнаме». И позднее в Иране, начиная с буржуазной революции 1906— 1911 гг., растет интерес к гениальной поэме как со стороны правящих кругов, так со стороны широких^- демократических масс. В попытках феодального, а затем буржуазного объединения страны были элементы протеста против чужеземного засилья, обращение к национальному чувству, что не могло не найти отклика в народе. Для широких масс ираноязычных персов и таджиков всегда и особенно сильно в периоды феодальных усобиц и сепаратизма поэма Фирдоуси становилась воплощением идеала народного единства в рамках идеализованного справедливого своего государства.

Таким образом, поэма «Шахнаме» Фирдоуси прошла испытание временем и через тысячу лет осталась народным и величайшим классическим произведением таджикской и персидской литературы.

Общим местом, конечно, будет утверждение, что все героикоэпические произведения классического и послеклассического периода носили явные следы подражания «Шахнаме». Подражание проявлялось и в использовании метра (традиционного мутакариба), и в обращении к архаической лексике, и в приемах описаний, принципах композиции и т. д.

В широком смысле в число так называемых «подражаний» Фирдоуси включаются иногда произведения иного жанра (например «Искандер-наме» Низами и др.). Относятся сюда и поэмы на современные авторам темы, не связанные с былинной и исторической тематикой «Шахнаме» (например произведения Хосрова Дехлеви).

В данном случае нас интересуют произведения, непосредственно примыкающие к «Шахнаме», переплетающиеся и сюжетно со сказами «Шахнаме». В литературе XI в. эта иранская былинная старина занимает видное место. Несомненно, завершение работы над «Шахнаме» дало новый толчок к появлению таких произведений. Но они не дублируют Фирдоуси, а как бы дополняют его повествование рассказом большей частью о сыновьях и внуках Ростема, о сыне Сохраба и других.

На наш взгляд, эти примыкающие к «Шахнаме» былинно-эпические поэмы XI—XII вв. еще не настолько изучены, чтобы можно было решительно высказать о них свое суждение. Но некоторые моменты все же следует отметить.

Можно ли говорить, что эти произведения появились на свет после успеха «Шахнаме», что «Шахнаме» пробудила интерес к иранской эпической старине? Думается, нет. Они появились бы и независимо от «Шахнаме», в связи с закономерным созданием прозаических сводов X в., знаменующих особый и понятный в это время интерес к историческому прошлому.

Нельзя также думать, что эти сказания могли интересовать только деклассирующееся в X в., старое дехканство и уже ушедших саманидов. С точки зрения сюжетной занимательности этих сказаний, интерес к ним был давний и общий и не только в Иране.

Действительно, какое богатство сюжетов, тем, образов! По известной легенде, сам ‘Онсори — «царь поэтов» при дворе Махмуда блестяще обработал сказания об Исфендиаре, по-видимому, в соперничестве с другими поэтами окружения Махмуда, но и его затмил Фирдоуси, эффектно появившийся при дворе с готовой поэмой [452].