— Здоров, Шамраище, здоров! Не узнал совсем тебя у проходной!..

— Ничего, товарищ. Меня родной батька не узнал. А ты все же начальство… Казенные глаза не много видят, — ответил тот спокойно.

Медуза исчезла. Ее носитель, переступив искореженной ногой, уже стоял грудью вперед. Знаменитой шамраевской грудью. Прямо перед Петром. Казалось, она одна не пострадала от войны. Все тот же, расширяющийся кверху, обращенный углом вниз, треугольник: тонкая талия, широкие ровные плечи, тугим сплетением мускулов переходящие в могучие руки; высокие маленькие соски и овальные, одним росчерком гениального художника — природы — прочерченные мышцы безволосой классической груди.

Перелистывая как-то альбом с античными статуями копьеметателей и дискоболов, Зуев сказал Зойке:

— А у Шамрая нашего фасад как будто похлестче! А?

Она молча согласилась. Такой фигуры не было ни у кого в округе. Даже на областной олимпиаде Шамрай выделялся классическим телосложением.

Их было три друга — «три мушкетера», как их звали еще с шестого класса: Костя Шамрай, Зойка Самусенок и Петька Зуев. Они много читали, были отличными физкультурниками, неутомимыми бродягами и закадычными друзьями. Никто из них не был заводилой в этой команде из трех человек. Там, где требовалось преодолеть серьезное физическое препятствие, там первым был Шамрай, и остальные двое беспрекословно подчинялись ему; где дело касалось путешествий и находок, там главенствовал Зуев; Зойка же была их путеводителем по самым невероятным скопищам старинных книг. Как могла она столько читать? Глотала страницы быстро и жадно. Она же первая притащила в школу и «Трех мушкетеров». Весь класс в неделю перечитал измызганную, разодранную на несколько частей книгу. Читали дома, под партами во время уроков, на чердаках. И сразу за тройкой закадычных друзей прочно установилось прозвище — «Три мушкетера». Шамрай был назван Портосом, Зойка и Петя — Атосом и Арамисом. Они умели постоять друг за друга, и в школьных потасовках все трое становились плечом к плечу — стеной. Втроем они могли выдерживать натиск более полудесятка «противников». В словесных перепалках тоже: Петя оборонялся солидными знаниями, Зойка — начитанностью и обилием литературных афоризмов и метафор, Костя — метким, убедительным словом. Они отражали любой словесный налет, как на рапирах. Но если между собой они были равны, то их тройка в школе была, безусловно, заводилой. Когда требовалось сплотить в единое целое сорок сорванцов в залатанных штанах и в байковых юбчонках, весь класс дружно поворачивал головы налево, к среднему окну, где сидели «три мушкетера». В седьмом классе их первенство было признано даже педагогами.

— Надо поговорить с «тремя мушкетерами», — говорили учителя на педсовете, когда обнаруживалась какая-нибудь школьная каверза. «Мушкетеры» никогда не выдавали виновника, но после их внушения самый заядлый проказник исправлялся.

Они вместе вступили в комсомол. С восьмого класса были избраны в бюро.

И вот сейчас Костя Шамрай и Петя стояли друг против друга — голые, оба израненные, много видевшие советские солдаты.

— Слушай, Портос, что с тобой? — тихо сказал Зуев. — Ты где воевал?

— Воевал как люди… А вернулся как собака, — громко ответил Шамрай.

Зуев смотрел на друга.

— Ты что, в плену был?

Со звоном и грохотом покатилась шайка: Портос швырнул ее на подставку, а она слетела на цементный пол.

— Да вы что, хлопчики? — спросил сверху дядя Котя.

Шамрай скрипнул зубами, медленно, немного подавшись набок, нагнулся, поднял шайку и тихо поставил на место.

— Когда прикажете явиться, товарищ военком? — спросил он, словно не замечая, что оба они стоят голяком.

— Да когда хочешь. Ну чего ты?.. — начал Зуев.

— Слушаюсь! Явиться, когда захочу, — издевательски перебил Шамрай и, повернувшись через левое плечо, хромая, быстро пошел из парной.

Зуев стоял, растерянно улыбаясь, и глядел вслед товарищу.

Белоусый дед проговорил тихо:

— Этому, брат, не только ручки-ножки, но и душу война покорежила. Да-а… — И он медленно заковылял на ревматических ногах к выходу.

Зуев ополоснулся чистой водой, повернулся к дверям и натолкнулся на Сашку — тот изумленными глазами глядел на него.

В раздевалке Шамрая уже не было. Молча оделись и вышли. Сашка шагал рядом, пытаясь попасть в ногу, но все сбивался с шага.

Уже перед самой калиткой он спросил:

— А те, которые в плену были, это все сволочи, да?

— Всякие бывают…

— Эти, которые против советской власти, — они все из пленных… — И, тряхнув головой, решительно добавил: — А я бы нипочем в плен не сдался… Вот честное пионерское.

— Ну добро. И хорошо сделал бы, — задумчиво сказал военком, открывая скрипучую калитку.

Мать сразу погнала Сашку спать. Налакавшись — в жбане был приготовлен квас, — он ушел. Зуев молча напился.

— Прилег бы! Отдохни после баньки. — Мать сняла кружевное покрывало с горки подушек, откинула угол одеяла. Капитан сбросил китель, стянул сапоги и взял папку с документами, полученную сегодня у секретаря райкома.

На большей части бумаг стоял гриф «секретно», «сов. секретно», «только для служебного пользования».

«…Надо будет себе сейф соорудить. Такой, как у Швыдченки, что ли», — подумал он и попытался углубиться в содержание документов.

Мать частенько выглядывала из-за ситцевого полога. Иногда подходила к сыну, подливала ему квасу или поправляла подушку. Тот внимательно перечитывал бумаги. Приказы, директивы, инструкции — их накопилась добрая сотня за три с половиной месяца существования Подвышковского района.

Проштудировав около половины объемистой папки, Зуев хотел заложить в середину карандаш, но тот упал на пол.

Из-за полога выглянули беспокойные глаза матери. Отнимая карандаш у котенка, завладевшего им, она виновато сказала:

— Игрун какой…

Зуев глазами поблагодарил мать и вытянулся на постели.

Чтение этих сухих бумаг вызвало у него тревожные мысли. Вообще день был беспокойный, встречи неожиданные. Шамрай разбередил душу. «…Что с ним случилось? Надо бы поговорить по-дружески. Встретились «два мушкетера» и рук друг другу не подали… А как же третий? Ну да ладно, еще позанимаюсь часок…»

Он взял папку и, отыскивая место, где остановился, стал листать прочитанное. А в душе росла безотчетная тревога, как бывало перед боем. Петр Зуев откинулся навзничь, положил бумаги себе на грудь и закрыл глаза, отдаваясь потоку мыслей.

Инструкции и указания, хотя иногда излишне, так сказать авансом, грозные, в общем правильно указывали, что кроме обычной военкоматской работы по учету демобилизованных, молодых допризывников и вернувшихся с войны запасных военкому предстоит заниматься трудоустройством демобилизованных, розысками семей. Ему предстоит также работа по обеспечению инвалидов, оказанию помощи семьям погибших и призванных на службу.

Перечитывая эти сухие рубрики, Зуев с тревогой начал понимать, что с сего дня многие последствия войны в подвышковском масштабе ложатся на его плечи. И это еще не все… Инвалиды, демобилизованные, сироты, вдовы. А состояние дорог в районе? А минные поля, оставшиеся после фронта? Все это предстало перед глазами. Где-то недалеко — это он зрительно запомнил по штабным документам еще со времен войны — проходила вторая полоса обороны немцев на Курской дуге. За нее судорожно цеплялся фашистский зверь, медленно уползая к Днепру с уже переломленным войсками Рокоссовского и Ватутина хребтом. Там, за древней русской рекой, он надеялся получить передышку. Невдалеке от знаменитых подвышковских песков наступала танковая армия Рыбалко, а севернее проходили войска Баграмяна.

И Зуева вдруг властно потянуло в район, на поля недавних сражений.

«Как же они выглядят сейчас? Мин одних сколько там понатыкано…»

Мысль о минах снова вернула его к документам. Он перелистал несколько страниц и снова отложил папку. «Эх, Шамрай, Шамрай! Что же с тобой стало, мушкетер мой дорогой?!» — подумал Зуев.