— И все-таки вы когда-нибудь продавали что-либо Шемпиону? — вернул я его к интересующему меня вопросу.

— Продавал, в прошлом году. У меня были три очень редких французских обложки. Они были среди почтовых отправлений, которые доставил самолет, выпущенный катапультой с лайнера «Иль де Франс» в 1928 году. Это был первый эксперимент подобного рода по доставке почты. К тому же у них кончились марки, и они делали надпечатку поверх других марок. Так что на этих обложках надпечатка была перевернута… Впрочем, все это ерунда, не так ли? — прервав свое повествование, улыбнулся Серж.

— Очевидно, для Шемпиона — нет. Сколько он заплатил?

— Я уже забыл. Тысяч двадцать франков, или даже больше.

— Это большие деньги, Серж.

— Коллекция авиапочтовых отправлений Шемпиона входит в десятку лучших в Европе: цеппелины, французские дирижабли, почта воздушными шарами и полеты зачинателей воздухоплавания. Ему нравится драматический эффект во всем этом. У него нет тонкого чутья и соответствующих знаний, необходимых для собирания классических марок. Да и вообще он мошенник. Ему, по его натуре, должна нравиться такая коллекция, которую он может прихватить с собой, когда нужно смотаться, заметая следы. И быстро продать. У человека, такого как Шемпион, всегда наготове упакованный чемодан, а в кармане билет на самолет. Мошенником он был, им он и остался, и тебе это известно!

Я не очень-то понимал логику рассуждений Сержа Френкеля. Поскольку я не был филателистом, то по моим меркам мошенник, в любой момент готовый исчезнуть, должен предпочитать классические марки огромной стоимости. И тогда ему просто нет необходимости упаковывать чемоданы. Он может всюду носить свое состояние с собой в бумажнике.

— Вы не говорили ему в прошлом, что он мошенник, — заметил я.

— Не говорил, ты имеешь в виду, когда он устроил засаду на тюремный фургон и освободил меня. Да, я в те дни не знал, что он из себя представляет. — Он допил свой кофе. — Мне только казалось, что знаю.

Он принес кофейник и снова наполнил наши чашки. Добавил пару ложек взбитых сливок в свой крепчайший кофе, а затем постучал ложечкой по краю сливочника, чтобы стряхнуть с нее остатки. То, с какой силой он это проделал, выдало его чувства.

— Что ж, вероятно, ты прав, — неохотно признал он. — Я вынужден отдать должное этому дьяволу. Он спас мне жизнь. Я бы не протянул до конца войны в концлагере, а ведь именно там оказались все остальные.

— Каковы его намерения, Серж?

— Но ты же находишься рядом с ним в его большом чудесном доме, так?

— И тем не менее я не знаю, чем он занимается, чего хочет.

— Ох уж этот нефтяной бизнес, — вздохнул Френкель, — он внесет перемены в жизнь всех нас. — Он взял сливочник со стола и другим совсем тоном спросил: — Тебе добавить сливок в кофе?

Я покачал головой. Нет уж, я не дам ему возможности снова ускользнуть от предмета обсуждения.

— Я уже больше не коммунист, — сказал он. — Ты это осознаешь, я думаю.

— Я заметил некоторое разочарование, — было моим ответом.

— Разве могли цари помыслить о таком империализме? Разве могли гонители евреев мечтать о такой поддержке? Русские преследуют, травят всех нас, Чарльз, мой мальчик. Они подстрекают арабов, чтобы те не давали нам нефть, они передают оружие, бомбы, реактивные гранатометы любой группе сумасшедших, маньяков, готовых жечь и калечить, взрывать аэропорты и угонять самолеты. Они договариваются с профсоюзными деятелями, и по их велению закрываются доки, останавливаются поезда, замолкают фабрики.

Я взял чашку и отпил немного кофе.

— Что, в горле пересыхает? — возбужденно воскликнул Френкель. — От этого — вполне может. Ты осознаешь, что происходит? В сущности мы увидим еще перекачивание богатства в арабские страны подобное тому, как в восемнадцатом веке богатство перемещалось из Индии в Британию. И ведь именно это вызвало к жизни промышленный переворот! СССР теперь является крупнейшим экспортером вооружения в мире. Алжир, Судан, Марокко, Египет, Ливия — я уж не буду перечислять тебе неарабские страны — покупают советское оружие, тут же пускают его в ход и снова покупают. Ты спрашиваешь, помогаю ли я израильтянам! Помощь Израилю может оказаться для Запада единственным шансом выжить.

— А роль Шемпиона во всем этом?

— Хороший вопрос. Действительно, какова его роль! Зачем арабам связываться с дешевым торгашом, как Шемпион, когда все продавцы оружия в мире соревнуются друг с другом, чтобы продать тем все, что только их душе угодно.

— Не держите меня в неизвестности!

— Твой сарказм неуместен, мой мальчик.

— Тогда скажите мне.

— Шемпион пообещал продать им то единственное, что не могут купить их деньги.

— Вечное блаженство?

— Ядерное устройство. Французское ядерное устройство.

Воцарилась тишина, прерываемая только моим тяжелым и неровным дыханием.

— Откуда вы можете знать это, Серж?

Френкель пристально смотрел на меня, ничего не отвечая.

— А если он доставит им это?

— Была упомянута цифра в двести миллионов фунтов стерлингов.

Я улыбнулся.

— Вы рискуете, рассказывая мне… а что если я вернусь обратно и все выложу Шемпиону…

— В таком случае он либо откажется от этого плана — что меня безмерно обрадует, либо приложит все усилия, чтобы воплотить его в жизнь.

Серж пожал плечами.

— Он может изменить план, — заметил я.

— Мне кажется, что в подобном рискованном предприятии вряд ли сразу же окажется наготове альтернативный план.

— Да-а, — протянул я. — Наверное, вы правы. — Я сунул руку в карман, нашел сигареты и спички, неторопливо прикурил. Предложил закурить и Сержу.

Он отмахнулся от предложенных сигарет.

— Ты не сказал мне, что ты думаешь по этому поводу, — он наклонился ко мне, заглядывая в глаза.

— Я как раз думаю, смеяться мне или плакать, — поведал я ему.

— Что ты имеешь в виду? В каком смысле?

— Серж, вы переутомились. Вас беспокоит арабо-израильская война, нефтяной кризис, ваш бизнес, наверное… и вот уже ваши страхи приобретают соответствующую форму. Вы сами изобрели этот кошмар и назначили Шемпиона на роль сатаны.

— И совершенно справедливо, — выпалил Серж, но как только произнес эти слова, он осознал, что они лишь подтверждают мою правоту. Френкель был стар и одинок, у него не было ни жены, ни ребенка, ни близких друзей. Мне стало его очень жаль. Захотелось успокоить, рассеять его страхи.

— Если Шемпиону удастся украсть атомную бомбу, то он достоин того, чтобы получить за нее то, что вы говорили.

— Была упомянута цифра в двести миллионов фунтов стерлингов, — сказал Серж, повторяя слово в слово ту фразу, которую произнес ранее, как будто у него в голове без остановки прокручивались несколько одних и тех же кадров из какого-то фильма.

— Почему именно французская атомная бомба? — спросил я. — Почему не американская, или английская, наконец не русская атомная бомба?

Лучше бы я не спрашивал его об этом, так как он совершенно очевидно нашел для себя ответ на этот вопрос очень давно.

— Французское ядерное устройство, — поправил он меня. — Технология его изготовления проста. Французы создали свою бомбу без чьей-либо помощи, она гораздо проще и, наверное, не так строго охраняется. — Серж Френкель с трудом, сосредоточив на этом усилии все свое внимание, как все, страдающие артритом, поднялся на ноги. Он выпрямился, опираясь на подоконник, где соседствовали медный письменный прибор и дорожный будильник, который неизменно показывал четыре минуты второго. Глядя на его осторожные движения, я подумал, не были ли поражены болезнью и суставы пальцев. А Серж в это время смотрел не на загроможденный подоконник, а в окно, на улицу внизу, живущую своей жизнью.

Словечко «наверное» оставляло мне лазейку.

— Ну вот, Серж, вы же не думаете действительно, что французы будут охранять свое добро хуже, чем кто-либо еще на всем свете! Ну же, Серж!

— Я беру обратно «не так строго охраняется», — бросил он через плечо.