— Давай заключим контракт, — предложил я, в глубине души забавляясь этим разговором. — И если я тебя выдам, ты можешь подать на меня в суд.

Тогда до Шемпиона наконец дошло, что требовать гарантий и заверений в преданности от профессиональных предателей достаточно нелепо.

— Ты убил тогда людей в каменоломне, — сказал он. — Ведь так?!

Шофер открыл дверцу машины и сел за руль. Я кивнул.

Автомобиль отвернул от Валми-комплекса и направился по главной магистрали на запад. Всего лишь в десяти милях далее по дороге находился большой отель. В наполненном дымом баре толпились гражданские служащие из администрации лабораторий. В ресторане же за ланчем сидели несколько артиллерийских офицеров в форме, свободных от дежурства. Трое из них были с женами и детьми.

Шемпион протолкался через галдящих, шумливых посетителей к бару и заказал нам выпивку. Он был одет так, чтобы не привлекать здесь к себе внимания — короткая коричневая кожаная куртка и далеко не безукоризненная шляпа. Я видел, как он бросил какую-то шутку бармену, и тот улыбнулся в ответ. Мы отнесли наши напитки к видавшему виды деревянному столу у окна, и пожилая официантка накрыла его клетчатой скатертью, соответствующей духу и стилю заведения, положила приборы на четверых. Она кивнула Шемпиону как старому знакомому. Мы долго добирались сюда окружными путями, но если провести прямую линию, то Шемпион был почти что близким соседом.

— К нам присоединится один из работников лаборатории исследовательского центра, — многозначительно подчеркнул Шемпион. — Старый коммунист, он думает, что я совершаю регулярные поездки в Москву. Не надо его разочаровывать.

— Я постараюсь не делать этого.

— На следующей неделе начинаются испытательные стрельбы. Он передаст тебе то, что ему удастся заполучить, другого нам просто не остается, нам придется полностью положиться на него.

Официантка принесла три пива и меню. Шемпион в раздумье постучал пластмассовой дощечкой меню по краю стола и обратился ко мне:

— Помни, что я сказал, Чарли. Я очень доверяю тебе!

Я взял свое пиво и отпил несколько глотков. Мне казалось маловероятным, чтобы Шемпион действительно доверял мне. Я помнил, как он бесчисленное количество раз повторял, что разведчик не должен доверять никому.

Стив изучал меню.

— Кислая капуста! — вдруг радостно воскликнул он. — Давненько я не ел кислой капусты. — Он поджал губы, как будто уже ощущая ее вкус во рту. Но не стал заказывать эту самую кислую капусту, а попросил принести бифштекс и привозную спаржу.

Это была моя идея, чтобы Гус — человек Шемпиона в центре Валми — выхлопотал для меня пропуск как для местного подрядчика. Сам Гус сомневался, что из этого что-нибудь получится, но анкета-заявление прошла через все инстанции за семь дней, и в следующий понедельник я получил пропуск. Теперь я мог передвигаться по всей «запретной зоне» вдоль и поперек. А если Гус встречал меня у дверей административного блока, то мне было даже разрешено заходить в здания центра.

С верхнего этажа я видел вспышки от выстрелов орудий далеко на другом конце полигона, и я мог бы заглянуть на дно старого оврага, на краю которого и был сооружен Валми. В дни проведения стрельб над полигоном рыскали желтые вертолеты, разыскивая отстрелянные боевые части и полосатые учебные ядерные снаряды. Они с грохотом перетаскивали через разлом оврага графические наглядные мишени на лужайку перед административным блоком — под лужайкой здесь подразумевался участок земли с какой-то жалкой, иссеченной ветром растительностью, где нашли себе приют два древних полевых орудия, старая ракетная пусковая установка и плакат с надписью: «Вход воспрещен!»

— Французы во всем идут нам навстречу, — звучал у меня над ухом голос Шлегеля.

— Даже слишком, черт бы их побрал, — буркнул я. — Когда разрешение на пропуск было выдано всего через семь дней, этот Гус ни о чем другом и говорить не мог.

Шлегель перестал расхаживать взад-вперед и посмотрел на меня. Он распознал нотки и других невысказанных критических замечаний в моем голосе.

— Но нам необходимо поддерживать связь, — произнес Шлегель, оправдываясь. — А здесь — единственное возможное место.

Я не стал продолжать препирательств. Шлегель был прав. Он взглянул на часы.

— Не хочу слишком долго тебя задерживать, а то наш друг Шемпион может заинтересоваться, где это тебя носит. — Он положил бумаги, которые передал мне Гус, в мою папку для документов и защелкнул замки. — Ничего не стоящая макулатура, — объявил он. — Если Шемпион сможет продать ЭТУ лажу арабам, то можно сказать, что он по́том и кровью заработал каждое пенни, которое получит.

— Может, пробный заход? Просто посмотреть, не выкину ли я какой-нибудь фортель.

— А зачем эта проверка? — рассуждал вслух Шлегель. — Кому ты нужен, взять хоть с той, хоть с другой стороны?! Зачем стараться убедить, что он тебе доверяет — где здесь выгода, в чем?

— Да, правильно, — сухо согласился я.

— Послушай меня, только не обижайся. Ведь Шемпиону ты не нужен, ни ты, ни любой другой «почтовый ящик». Он встречался с Гусом — Гус знает его в лицо — о Господи! Ну какой во всем этом смысл, а?

Я высморкался. Затем подошел к окну и посмотрел на соседние здания. Я уже страдал от первых признаков гриппа, а погода не предвещала ничего, кроме молний, грома и бесконечных потоков дождя. Я положил обе руки на батарею и поежился.

— Отойди от окна сейчас же, куриные твои мозги, — завопил Шлегель. — Ты что, хочешь, чтобы тебя увидел здесь твой приятель Гус?

— И все-таки во всем этом может быть какой-то смысл, — сказал я, послушно отодвигаясь от окна. — Смысл появится, если наклевывается нечто очень серьезное. Нечто, о чем французы не хотят говорить.

Шлегель скорчил страшную рожу и замахал на меня обеими руками, призывая к молчанию.

— Да знаю я, знаю! — досадливо поморщился я и оглядел мягкую мебель, портреты генералов девятнадцатого века и поблекшие искусственные цветы. Подобная приемная, да еще в таком месте, конечно же, была оборудована всякими штучками электронного подслушивания, но я все же продолжал развивать свою мысль.

— Если в ближайшее время через Ателье должно пройти что-то важное, то Шемпион получит это в свои руки.

И Шлегель махнул рукой на то, что большинство официальных лиц в нашем департаменте сочло бы нарушением основного принципа безопасности.

— Ничего подобного, если наш приятель Гус угодит в тюрьму. Я думаю, что они именно так рассуждают.

— А может, и Шемпион надеется, что они будут рассуждать именно так.

Шлегель цыкнул зубом, что у него означало почти что восхищение.

— Да-а-а, у тебя бывают светлые мысли, парниша. А для британца, я имею в виду, даже гениальные. — Он кивнул. — Думаешь, у него здесь может быть двое завербованных агентов?

— Шемпион, к вашему сведению, собаку съел на технике создания двойной разведсети.

— Кому же знать, как не тебе! Вы ведь с ним вместе работали, не так ли? — Он подошел к вазе с пластмассовыми цветками, взял один и, отламывая один за другим лепестки, бросал их в пепельницу. — Но все же вопросов еще очень и очень много. — Он глянул на поломанные кусочки того, что еще осталось от цветка, которые все еще держал в руках, и вдруг выронил их, как будто они обожгли ему руки.

— Я пытаюсь бросить курить, — поделился он. — Тяжело.

— Еще бы! — подтвердил я сочувственно.

Лицо Шлегеля исказила гримаса — он старался сдержаться и не чихнуть, все же чихнул, а затем аккуратно вытер нос. Подошел к батарее — убедиться, включено ли отопление. Но она была холодной.

— Может, дашь мне таблетку этого твоего аспирина? Кажется, я подхватил от тебя вирус.

Я дал ему две таблетки. Шлегель их проглотил.

Затем он сказал:

— Шемпиона произвели в полковники египетской армии.

Я уставился на него недоверчивым взглядом.

— Правда, правда, — подтвердил он, усмехнувшись. — Это нигде не объявляли, об этом не распространяются, конечно, но все вполне официально. Ты же знаешь, как армейские чины любят запускать когти в «многообещающие источники информации».