– Эдгар, что ты говоришь? – мягко попытался образумить его эрл. – Твоя жизнь за мою? Мы уедем отсюда вместе и очень скоро, а потом и посмеемся над сегодняшними страхами.

Эдгар поднялся на ноги и принялся расхаживать по комнате.

– Что нужно от вас герцогу Вильгельму? – не оборачиваясь, осведомился он.

Гарольд задумчиво крутил в пальцах длинную цепочку, которую носил на шее.

– Он не сказал мне, – ответил эрл наконец, любуясь игрой света на золотых звеньях. – А я не спрашивал. – Гарольд слабо улыбнулся. – И не думаю, что спрошу когда-либо.

Эдгар замер как вкопанный, изумленно уставившись на эрла.

– Речь идет не об Англии?

– Разумеется, о ней самой, – ответил Гарольд. – Но он не говорит об этом прямо. И вот этого я пока что не понимаю. – Немного помолчав, эрл задумчиво добавил: – А спросить не осмеливаюсь!

– Не осмеливаетесь! – воскликнул Эдгар. – Мне непривычно слышать подобные фразы из ваших уст!

– Фразы вполне здравые и разумные, уверяю тебя. Я надеюсь, что случайно оброненное слово поможет мне разгадать намерения герцога. Он хочет держать меня при себе до того момента, как Эдуард умрет, а его самого коронуют на трон Англии? Не думаю. Ни один сакс не склонит голову перед Нормандцем, пока известно, что Гарольд жив. Нет, Вильгельм не из тех, кто способен допустить столь грубую ошибку. – Эрл задумчиво прикусил зубами одно из звеньев цепочки, прищуренными глазами глядя вдаль, словно пытаясь провидеть будущее. – Он рассчитывает чем-то связать меня по рукам и ногам, – проговорил наконец. – Еще никогда в жизни мне не приходилось действовать с подобной осторожностью. Не исключено, что Понтье все-таки был для меня менее опасным врагом. Зато Вильгельм куда щедрее.

– Если вы призна́ете его своим сюзереном, – сухо заметил Эдгар.

– Ты в нем ошибаешься. Он знает, что на это я не соглашусь никогда. – Гарольд выпустил из рук цепочку и повернул голову, в упор глядя на Эдгара. – Долгие годы я мечтал о том, чтобы встретиться лицом к лицу с Вильгельмом Нормандским; готов биться об заклад: и он думал о том же. Что ж, вот мы и встретились, оценили друг друга и – слушай меня внимательно! – поняли, что пришлись друг другу по душе, потому будем сражаться до победного конца, то есть до смерти. – Он рассмеялся, но тут же вновь стал серьезным. – В одном я могу тебе поклясться: пока я жив, Вильгельм не сумеет вырвать Англию из рук саксов. Если ты увидишь, что он надел на голову корону Англии, значит, меня уже нет в живых. – Заметив, как Эдгар нахмурился, эрл сказал: – Ага, неужели твоя вера в Гарольда столь слаба?

Эдгар оторопело уставился на него.

– Милорд!

– Ты хмуришься.

– Это не от недостатка веры в вас, милорд. Просто вы оказались во власти Вильгельма, и я боюсь за вас, потому что знаю его. Быть может, вы скажете, подобно Эльфрику, что я и сам стал чересчур похожим на нормандца, поскольку отношусь к их герцогу с большим уважением, но…

– Эльфрик – глупец, – прервал его Гарольд. – Я вижу в тебе мало от нормандцев, хотя ты, сам того не замечая, прибегаешь иногда к их языку и даже обзавелся друзьями среди них.

– Эльфрику это не нравится, – сказал Эдгар, радуясь, что может наконец облегчить душу. – Он полагает, будто я сильно изменился и отдалился от него, не желая понимать, что мои нормандские друзья не… Но это не имеет отношения к делу.

– Эльфрик при виде нормандцев так и не отучился хвататься за свой seax[58], – возразил эрл. – Пусть его; вскоре он перестанет скорбеть о тебе и начнет качать своей глупой головой, глядя на меня и думая, что здесь мне нравятся люди, коих я должен был бы изгнать из Англии огнем и мечом. Что до Вильгельма, то его невозможно не уважать. Но я требую такого же отношения и к себе, а потому перестань бояться за меня.

– Есть и еще кое-что, – нерешительно начал Эдгар. – Сестра рассказала нечто, очень не понравившееся мне. Она говорила о каком-то внушающем страх старинном пророчестве. Милорд, какая ужасная судьба уготована Англии?

Гарольд выразительно приподнял бровь.

– Ты придаешь значение подобным вещам? Если бы ты прожил рядом с Эдуардом столько лет, сколько я, то не обращал бы ни малейшего внимания на вещие сны и пророчества, потому что король буквально помешался на них. Когда я видел его в последний раз, ему было видение Семи спящих отроков эфесских, которые повернулись на левый бок после того, как проспали две сотни лет на правом. – В глазах Гарольда заискрился смех. – А он принялся уверять меня, что это дурной знак, сулящий человечеству неисчислимые беды и несчастья, предваряющий землетрясения, чуму, голод, изменение границ королевств, победы христиан над язычниками и во́йны одних народов с другими. И все это, если мне не изменяет память, будет продолжаться ровно семьдесят четыре года, после чего Семеро спящих отроков вновь перевернутся на правый бок, и тогда, полагаю, у нас наступит очередной – недолгий – мир.

– То пророчество, что я слышал, звучит куда как непонятнее, – серьезно возразил Эдгар. – Сестра говорит, оно известно еще со времен Вортигерна[59], короля бриттов. В нем тоже речь идет о видении, явившемся Вортигерну, когда он увидел пруд, что предвещало нашествие саксов в Англию и прочие вещи.

– Как, кто-то вновь вспомнил об этом замшелом пророчестве? – вскричал Гарольд. – Да, я знаю о нем, хотя и не слышал, чтобы в последнее время об этом вновь заговорили. Его сделал Мерлин, один церковник, но в нем не содержится ничего, кроме бессмысленного набора слов. Вортиргерн увидел в пруду красного и белого драконов, которые отчаянно дрались друг с другом, причем красный одержал над белым победу и выгнал его из воды. Там было что-то еще насчет двух ваз и двух рулонов холста, но что они делали в пруду, я затрудняюсь тебе сказать. Говорят, красный дракон олицетворяет нас, саксов, а белый – бриттов, которые правили Англией до нас. Все остальное я благополучно забыл. Пророчество это было записано в каком-то свитке, но на самом деле оно имеет еще меньше значения, чем сны Эдуарда.

– Милорд, сестра рассказывала мне, что по южным графствам ходит какой-то чужеземец, которого одни полагают сумасшедшим, а другие – так и вовсе не человеком, а злым духом. И якобы он являлся людям, вновь пересказывая им древнее пророчество, говоря, что скоро к ним пожалуют другие люди на кораблях и в туниках из железа и отомстят им за порочность, испорченность. – Эдгар умолк, пытаясь вспомнить точные слова, сказанные ему Эльфридой. – «Придут два дракона, – медленно проговорил он, – два дракона…»

– Как, опять драконы? – пробормотал Гарольд. – Они еще хуже демонов, которые, как предрекает Эдуард, будут бродить по нашей земле.

– «Один, – ничтоже сумняшеся, – продолжал Эдгар, – будет сражен стрелой зависти, а другой падет под сенью имени. И тогда явится лев справедливости, от рева которого содрогнутся островные драконы…» Что это может означать, милорд?

– О том ведает один лишь Господь, а не я. – Эрл поднялся на ноги, и Эдгар заметил, что он хмурится. – Не нравится мне это пророчество, – заявил он, – а еще меньше мне нравятся люди, которые разносят его по свету.

– Милорд, что оно предвещает? – приглушенным голосом спросил Эдгар.

– Ничего. Но, когда мужчины начинают прислушиваться к нему, это порождает подозрение и тревогу. Как бы мне хотелось оказаться дома! – Снедавшее Гарольда беспокойство впервые прорвалось наружу. – Надо же случиться такому несчастью, что мой корабль потерпел крушение именно у берегов Понтье! Ты рассказываешь мне байки о человеке или злом духе, которого схватили бы и о котором забыли бы тотчас же, будь я в Англии. Кто знает, какую еще глупость выкинет Исповедник, пока меня держат в клетке здесь, в Нормандии? Гирт и Леофвин слишком молоды, чтобы занять мое место рядом с ним; Тостиг с радостью причинит мне вред, любой вред, какой только сможет; а если король еще и умрет от внезапного… – Он умолк, оборвав себя на полуслове. – Но все эти стенания бесполезны. Эдгар, я должен предупредить тебя! Не вздумай ни с кем говорить о нашем будущем. Всему христианскому миру известно, что я стремлюсь заполучить корону, но сам я вслух об этом не говорил, и меньше всего мне сейчас нужно, чтобы кто-либо из моих людей разглагольствовал о том, что Гарольд станет королем после смерти Эдуарда. Ты понял меня?