– И что же было дальше? – спросил Рауль.

– Одни начали говорить, будто он должен заплатить вергельд[63] – то есть виру, устанавливаемую за голову человека, если он убит. Освин был таном короля, как и мой отец, поэтому денежная компенсация за его убийство исчислялась двенадцатью сотнями шиллингов, которые Эрик, скорее всего, не смог бы заплатить. Но главный магистрат постановил: преступление слишком уж черное и тяжкое, чтобы его можно было искупить серебром, и приказал забить Эрика камнями, что и было сделано во вторник выкупа[64]. Сама я этого не видела, но мне рассказывали. Вот почему я до сих пор даже не обручена.

Рауль прижимал обе ладошки Эльфриды к своей груди, щекой касаясь ее щеки.

– Ты жалеешь об этом, птичка моя? – спросил он.

– Нет, – призналась она. – Теперь не жалею.

Недели складывались в месяцы, а эрла Гарольда по-прежнему с почетом и уважением развлекали в Руане. Для него придумывали всевозможные забавы, и никто даже не заикался о его отъезде. Равным образом и он не делал попытки сбежать, хотя кое-кто в его окружении считал, что возможностей для этого было предостаточно. Когда эрл отправился с визитом к Вульноту в Румар, Эльфрик даже составил план, как им ускользнуть незамеченными из дома Вульнота и верхом доехать до границы. Гарольд, прекрасно понимая, что за каждым его шагом следят, и будучи вполне уверенным в том, что во все порты и сторожевые посты на границе давно разослано предупреждение о его возможном появлении, отклонил этот план без малейшего сожаления. От Эдгара, получавшего письма из Англии, он знал: король Эдуард по-прежнему пребывает в добром здравии, а в стране царит спокойствие. Он мог позволить себе ожидание, и даже если куртуазное заточение и раздражало его, то он был не тем человеком, чтобы проявлять свои чувства на людях. Маска, которую носил, оказалась настолько убедительной, что даже Эльфрик уверовал: Гарольд погряз в праздной беззаботности, и в отчаянии заламывал руки, терзаясь горькими сомнениями. Но эрл отнюдь не страдал беспечностью. Как-то он сказал Эдгару: нынешнее пребывание в Нормандии полезно уже хотя бы тем, что позволило ему узнать герцога Вильгельма и его ближайших сподвижников настолько хорошо, насколько он и мечтать не мог. Через полгода эрл Гарольд близко познакомился почти со всеми высшими сановниками Вильгельма. Понаблюдав за воинственными баронами, к числу которых принадлежали виконты Котантен и Авранш, он обронил:

– Отличные бойцы, но не более того.

Эрл постарался установить дружеские отношения с советниками герцога Фитц-Осберном, Жиффаром, де Бомоном и прочими.

– Верные и преданные люди, – сказал Гарольд, – однако они всего лишь выполняют волю своего господина.

Наблюдая за баронами рангом пониже, такими как знаменосец герцога Ральф де Тони и лорды Каани, Монфике и л’Эгля, он заметил:

– Порывистые и неуправляемые господа, которым нужна твердая рука.

Сведя с ними знакомство, Гарольд выбросил их из головы. А вот когда настоятель собора Герлуина в Беке Ланфранк пожаловал с визитом в Руан, эрл Гарольд отозвался о нем в совершенно другом тоне:

– Этот человек опаснее всех остальных вместе взятых, – негромко сказал он.

Эдгар изрядно удивился.

– Я думал, вам понравится приор, милорд, – заметил он.

И вот тогда эрл сказал нечто такое, что показалось его верному тану чем-то непостижимым.

– Хотел бы я, чтобы он был моим советником, – обронил Гарольд.

Эдгар нахмурился.

– Да, я знаю, что он очень умен. Говорят, это настоятель устроил свадьбу герцога. По-моему, он иногда дает советы Вильгельму.

Эрл с мягкой улыбкой взглянул на него.

– Я тщетно искал среди всех благородных вельмож Нормандии того, кто стои́т за плечом герцога и потихоньку нашептывает ему советы. Теперь я знаю, кто этот человек, и можешь мне поверить – я боюсь его.

– Советник! Разве герцог нуждается в нем? – удивился Эдгар.

– Не для того, чтобы управлять страной, пожалуй, и уж, конечно, не для того, чтобы вести боевые действия, а вот для тайной искусной работы, интриг – да, советник ему просто необходим, – ответил Гарольд.

– А как насчет Ансельма? – предположил Эдгар. – Он тоже славится мудростью суждений.

Но Гарольд лишь покачал головой.

– Святой человек, истинный подвижник, однако чрезмерная святость не позволяет ему давать такие советы, на какие способен изощренный ум Ланфранка.

Эрл более ничего не добавил, но слова его запали Эдгару в душу. Сакс даже как-то заметил Жильберу Дюфаи, что полагает, будто Ланфранк пользуется огромным доверием герцога, и по тому, как засмеялся в ответ Жильбер, заключил: и здесь эрл Гарольд оказался прав. Дурные предчувствия охватили тана с новой силой; он понял, что его повелитель окружен врагами, которые не стесняются прибегать к тайному оружию, а собственная неспособность и бессилие помочь Гарольду вновь сделали его таким же раздражительным и нетерпимым по отношению к тем, кто приютил его, как и тринадцать лет тому.

Поскольку и Рауль, и Эдгар знали, какие планы вынашивают их хозяева, и не имели возможности заговорить об этом, между ними начало нарастать невидимое отчуждение. Под их дружеским разговором скрывалось осознание того, что у них появились тайны друг от друга. Эдгар, стараясь, чтобы разногласия их лидеров не положили конец дружбе между ними, с горечью думал: Рауль более не интересуется никем и ничем, кроме Эльфриды. Рауль же, понимая, какая тяжесть лежит на сердце Эдгара, старался через разделявшую их пропасть протянуть ему руку, будучи уверенным в том, что преданность сакса и ревностное служение своему господину превращают дружбу во вражду.

Однажды, взяв Эдгара за плечи, он заявил:

– Что бы ни случилось, какой дорогой мне ни предстоит пройти, ты знаешь – не я выбрал для себя этот путь, Эдгар.

Сакс, стряхнув с себя его руки, угрюмо ответил:

– Ты – нормандец и друг Вильгельма. Разумеется, должен хотеть того же, что нужно ему.

Рауль, молча окинув Эдгара долгим взглядом, отвернулся. Он ушел, а сакс остался стоять у окна, глядя вниз из-под насупленных бровей; Рауль мог лишь догадываться о том, что под гнетом недовольства и гнева в сердце Эдгара звенели струны гордости за свой народ и верности своему сюзерену. Немного погодя, когда они столкнулись на лестнице, Эдгар, развернувшись, зашагал рядом с Раулем, с неловкостью проворчав:

– Прости меня: в последнее время я что-то сам не свой.

Руки их соединились в крепком пожатии.

– Знаю, – ответил Рауль. – Но, что бы ни случилось, перед лицом Господа нашего, Девы Марии и Фазана[65] клянусь: я был, есть и всегда останусь твоим другом.

Осень сменилась зимой; легкий снег укрыл крыши домов. Эдгар отправился в Харкорт вместе с Раулем, чтобы поздравить старого Хуберта с семидесятилетием, и Эльфрик с отвращением заметил Сигвульфу:

– Эдгара волнуют лишь его нормандские друзья, я полагаю, он с радостью предпочтет их нам, своим соотечественникам. Он презирает Вульнота за то, что тот перенял их манеры, но, несмотря на свою бородку и короткую тунику, вечно оставляет нас, чтобы проехаться верхом вместе с Фитц-Осберном или повидаться с этим громогласным бароном, люди которого, встретив тебя на дороге, кричат «Ату его! Ату!».

После Нового года случилось событие, одинаково занимавшее умы и нормандцев, и саксов. В Бретани молодой граф Конан, годом ранее разогнавший своих воспитателей и советников, начал демонстрировать признаки порочного упрямства и неуправляемости. Одним из первых его самостоятельных деяний стало заточение в темницу своего дяди Одо, предварительно закованного в кандалы. В Нормандию доходили известия об этом и прочих сумасбродствах графа. Похоже, он обещал стать таким же тираном, как его отец или дед, и знающие люди шептались, что он при первой же возможности намерен денонсировать клятву вассальной верности Нормандии.