– Любовь! – Вильгельм, ухватившись за это слово и покрутив его так и эдак, с презрением отбросил. – Она – моя любовь и моя ненависть, – мрачно заявил герцог. – Я даже не могу сказать, что люблю ее. Знаю лишь одно – она должна быть моей. Моей, клянусь распятием, я должен сжимать ее в своих объятиях, если мне придет такая блажь, и впиться поцелуем ей в губы или сломать – да, сломать и причинить боль, ежели мне того захочется. Она соблазняет, искушает, дает мне отпор и бросает вызов моей мужской силе. Господи Иисусе, моя постель холодна вот уже много дней!

Рауль смотрел, как герцог мечется по каюте словно лев в клетке.

– Какие новости от Ланфранка, сеньор?

– Никаких! Он пишет мне, чтобы я набрался терпения и ждал, ждал, ждал! Будь я проклят, но я получу ее, чего бы мне это ни стоило!

– Монсеньор, думаю, архиепископ тоже не отступится. Вы отправили в Рим Ланфранка, но кого мог послать Можер, чтобы нашептывать на другое ухо Папе?

– Пусть Можер позаботится о себе самом! – гневно вскричал герцог. – Полагаю, окажу себе большую услугу, если избавлюсь от этого хитрого лиса! Кого он хочет посадить на мой трон – своего брата Арка или Мишеля, собственного бастарда?

– Кто знает? Но его следует опасаться, монсеньор! До меня уже дошли слухи о возможном отлучении от церкви. И что тогда с вами будет?

– То же самое, что и сейчас, Богом клянусь! – вспылил взбешенный герцог. – Если Можер считает, будто я обойдусь с ним милостиво по причине нашего родства, то он скоро поймет, что ошибается. Господь свидетель, я всегда стараюсь поступать милосердно, но ежели он станет моим врагом, так тому и быть! – Отстегнув с плеч мантию, Вильгельм отшвырнул ее в сторону. – Я надеюсь на Ланфранка, что с церковью он уладит все миром. – Гнев герцога внезапно сменился улыбкой, и стало видно, что внутри у него по-прежнему сидит озорной мальчишка. – Что до всего остального, мой Рауль, то я буду надеяться на себя, и потому мы едем во Фландрию.

– Хорошо сказано, – согласился Рауль. – Значит, я могу побиться об заклад с Фитц-Осберном насчет исхода этого предприятия.

Герцог вновь улегся на постель и подпер голову ладонью.

– Ты обязательно выиграешь, Рауль, – со смехом сказал он.

– А с чего вы так уверены, монсеньор, на чьей я стороне? – пробормотал юноша.

Герцог резко сел на постели.

– Клянусь головой своего отца, если ты во мне сомневаешься…. – начал было он, но тут же оборвал себя, заметив, что Рауль смеется. Вильгельм вновь простерся на шкурах. – Можешь биться об заклад, как тебе угодно: тот, кто ставит против меня, всегда проигрывает, – заявил он и закрыл глаза. Но в голосе Вильгельма прозвучал вызов, который мог подсказать хорошо знавшему его человеку, что он впервые не уверен в успехе.

Из троих заложников наибольшее впечатление увиденное в Руане произвело на Эдгара, но именно он постарался ничем не выдать своего удивления. Вульнот, со свойственной ему легковерной непринужденностью, не стеснялся на каждом шагу выражать восторг вслух и быстро приспособился к новому образу жизни. Хакон же растерянно моргал, глядя на новый мир, но был еще слишком мал, чтобы предаваться размышлениям по этому поводу. И лишь Эдгар чувствовал себя совершенным изгоем в бурлящей толпе чужеземцев.

Он еще долго будет вспоминать, как впервые увидел Руан, чудесный город, на фоне серых стен которого сверкал и переливался красками двор герцога Нормандии. Замок герцога оказался не уютной домашней постройкой из дерева, а огромным каменным дворцом, поразившим воображение сакса высокими сводчатыми стенами и многочисленными арками, украшенными рельефными шевронами[26]. Дом самого Эдгара в Уэссексе был выстроен из дерева. Внутренние стены были покрыты грубыми рисунками и драпировками, скрывающими необработанные стены, так что переступившего порог гостя встречала теплая, дружеская атмосфера. Во дворце герцога тоже имелись тканые драпировки, однако они разительно отличались от саксонских. Они представляли собой искусно расшитые жесткие гобелены, но даже изобилующие золотой нитью, алыми и пурпурными шелками не могли похвастать тем буйством красок, что были милы саксонскому сердцу. Ими занавешивали арочные проемы или драпировали спальни, не пряча, впрочем, от глаз стены в тех местах, где искусные каменщики украшали их лепниной.

Когда Эдгар шагал по длинным галереям и вслушивался в эхо своей поступи, ему казалось, будто холод камня пробирает его до костей.

Прошло немало времени, прежде чем за столом он перестал высматривать вареное мясо, которого требовал его желудок, наотрез отказывающийся насыщаться яствами, пользующимися популярностью у нормандцев. Эдгар тосковал по бычьей ноге, зажаренной на вертеле, но вместо нее слуги подавали ему серого журавля, нашпигованного острыми специями, морскую свинку со сладкой пшенной кашей, густой суп с мелко нарубленной курятиной и розовыми лепестками, ужасно невкусный, конфитюры, подкрашенные цветками аквилегии, а также прочие опасные для здоровья деликатесы, такие как дельфин в собственном соку, марципан, украшенный фигурками ангелов или белых бекасов с гарниром из листьев боярышника и красной ежевики. Даже голова вепря, поданная к столу под звуки фанфар, оказалась настолько нафарширована специями, что сакс едва распознал ее на вкус. Эдгар отведал павлина, который считался королевским блюдом, но оно понравилось ему куда меньше обыкновенного серого гуся. Он наблюдал за тем, как за столом герцога слуги разделывают лебедей, поливают острым соусом каплунов, тушат кроликов и отрезают ноги жареным цаплям, но всем этим деликатесам предпочел бы добрую оленину или самую обычную вареную баранину.

Мясо подавали на серебряных блюдах; солонки были позолоченными изнутри и снаружи, иногда достигая в высоту целого фута, а их крышки – инкрустированы драгоценными камнями. Столы накрывали изысканными ипрскими скатертями, а вино разливали не в рога, а в золотые кубки или стеклянные бокалы, окрашенные в янтарный, синий и красный цвета, с выгравированным рисунком узорчатой тонкой нитью. Взад и вперед сновали пажи; все удобства придворным обеспечивали сенешали, мажордомы, церемониймейстеры и камерарии. Стулья были украшены искусно вырезанными головами грифонов и орлов; для ног имелись специальные табуреточки, подушки на которых были расшиты львами или цветами; на кроватях лежали соломенные тюфяки, в качестве одеял предлагались искусно выделанные оленьи шкуры, а окна закрывали занавески на кольцах, скользившие по стержням. Даже окна во дворце были забраны хрусталем или бериллом. Эдгар знал, что во дворце короля Эдуарда в Вестминстере, как и в домах знатных эрлов, тоже были такие окна, но в Марвелле для защиты от сильного ветра по-прежнему пользовались деревянными ставнями или роговыми пластинами, вставленными в окна.

В Нормандии мужчины носили длинные туники из богатой ткани; каждого сопровождали оруженосец и пажи, так что дворец буквально кишел людьми, а слуги ссорились и дрались друг с другом за право первенства. Повсюду в глаза бросались роскошь и великолепие, но сердце Эдгара тосковало о куда более простой и естественной жизни в Англии. Здешние нормандцы щедро тратили деньги на украшение своих персон, домов и монастырей, но в Англии не придавали особого значения внешнему виду зданий или богатству сервировки: достаточно было, чтобы столы ломились от яств, а рога – переполнялись до краев. Презрение к экстравагантности здешних жителей сменялось удивлением по поводу их аскетизма и самоограничения. Нормандцы были одновременно и более буйными, и более сдержанными в проявлении своих чувств. Саксонец не видел ничего зазорного в том, чтобы наесться до отвала или напиться допьяна; а вот нормандец, проявивший себя обжорой либо пьяницей, удостаивался лишь нескрываемого презрения своих соотечественников. В Англии разозлить кого-либо было нелегко, зато в Нормандии мечи выхватывались в мгновение ока и ссоры вспыхивали по малейшему поводу. В том, что касается собственных желаний и ненависти, нормандцы вели себя подобно безжалостным варварам, до чего никогда не унизился бы ни один сакс. Но если в Англии обучение и уважение к церкви становились все менее популярными, то нормандцы свято блюли все церковные заветы и каноны, а одного умения читать и писать для представителя высшего сословия было недостаточно.