— Именно в то время, так уж все сложилось, я получил большие деньги. Мои родители, активные члены организации «Помощь церкви», разбились на вертолете. Они оставили довольно приличное состояние, и я оказался единственным наследником. Я сам был единственным ребенком в семье, и у меня не было родственников. — Он бросил на меня быстрый взгляд. — Должен тебе сказать… Что для старого радикала было настоящим шоком внезапно оказаться миллионером.

— Значит, это было огромное состояние?

Он кивнул.

— Мой отец с умом размещал свой капитал, а на себя они почти не тратили денег. Я звал их последними самаритянами. Я считал, во всяком случае одно время, что им следовало поддерживать движения освобождения в мире. Но когда они внезапно погибли, оставив мне такую кучу денег… Я решил не тратить их на себя. Я хотел почтить память родителей. Я подумывал, не перевести ли мне все деньги на счет «Помощи церкви» или организовать собственный фонд. Но затем я решил сделать по-другому.

— Как именно?

— Мне хотелось все держать под контролем. И в политическом аспекте тоже. Я как раз познакомился с Алексом. Я решил превратить его в своего подопечного. Другими словами — оплатить его образование и оказать хотя бы одному человеку из третьего мира услугу.

— А образование он должен был получить в Норвегии?

— Нет-нет. — Он усмехнулся. — Мне совсем не хотелось поддерживать деньгами норвежскую систему образования. Но он хотел получить образование инженера-технолога нефтяной промышленности. В этом случае было естественно приехать к нам.

— А как вы смогли все это сделать чисто практически?

— Я положил деньги на счет с самыми большими процентами, какие только смог найти. Два раза в год я перевожу определенную сумму. Конечно, с учетом роста цен, на его личный счет.

— И эта сумма равняется…

— Как раз на этот вопрос я не вижу не малейшего основания отвечать. Главным для меня было объяснить тебе наши отношения с Алексом. Своего рода гуманитарная помощь.

— Причиной моего вопроса послужило мое посещение его квартиры сегодня утром.

— Ну и что?

— Да то, что если ты оплатил его видео- и аудиоаппаратуру, то у тебя должны быть средства, которые позволяли бы профинансировать строительство рыбоконсервной фабрики среднего размера на восточном побережье Африки.

— У тебя типичные взгляды норвежского моралиста. Если бы ты знал, из какой семьи он происходит…

— Именно об этом я и просил тебя рассказать.

— Это невозможно описать. Он вырос в соломенной хижине, без отца. Начал работать в восемь лет. Мыл полы в бараке местной шахты, а когда подрос, стал работать там сам. А по ночам читал. Потом ему удалось получить стипендию… Я с удовольствием даю ему возможность пожить в роскоши. Кроме того, его аппаратура ничем не отличается от той, что стоит в комнате любого норвежского подростка.

— В таком случае я бы поменялся комнатами с любым норвежским подростком.

Он заговорщически подмигнул мне.

— У тебя-то, Веум, наверняка стоит Slvsuper 68 года. Мы с тобой принадлежим к странному поколению. Мы совершили сексуальную революцию, трахались со всеми подряд и поднимали красный флаг мужского члена на баррикадах. Вместо алкоголя мы курили гашиш и даже не подозревали о той волне, что смоет нас. — Он кивнул головой по направлению к зданию за нашими спинами. — Часть из нас ты найдешь там. Им прописан курс лечения от наркомании, которая может заставить поверить даже динозавра, что он — мышь. Два раза в день они переживают внутренний ядерный взрыв, а оставшуюся часть времени лежат на полу и пытаются собрать воедино свои молекулы… А от сексуальной революции остался СПИД. Но — и именно это я хочу подчеркнуть — во всех других областях жизни мы были крайне консервативны и моральны. Самая дешевая аппаратура и черно-белые телевизоры до середины 80-х. Машины мы стали покупать, только когда нужно было отвозить детей на футбольные соревнования. Но есть другие культуры, с другими ценностями. Алекс… Музыка имеет для него необыкновенно большое значение. Подобная стереосистема…

— Теперь ясно, почему у него проблемы с полицией по делам иностранцев. Им трудно понять все это. Может, самое лучшее прийти в полицию самому, играть с открытыми картами, взять адво…

— Мы уже пробовали все это, ведь мы же тебе говорили. Они все решили, Веум. Я не думаю, что у нас есть шанс. Мне кажется, ему остается только уехать и надеяться получить вид на жительство в Англии, где, может быть, ему удастся закончить образование.

— Да, кстати, в деканате мне сказали, что он сдал экзамены в последний раз вот уже несколько лет тому назад.

— Они называют это успехами в учебе, Веум. В данном случае успехи плохие. Но это не имеет ни малейшего отношения к Алексу. Это не касается Отделения банка по займам студентам. Алекс ни у кого не берет денег, кроме меня, а на моем счету еще достаточно денег на много лет вперед. А эти идиоты являются в полицию и болтают о плохих успехах в учебе! Он может позволить себе работать в собственном темпе, углубиться в учебу. Кроме того…

— Да?

— У него есть гордость. И он не может просто так согласиться с подобной ситуацией. Жить за мой счет. В некотором смысле. Поэтому он все это время подрабатывал, чтобы иметь собственные деньги. Это тоже отнимает время.

— А где именно он работал?

Он с иронией посмотрел на меня.

— Как ты думаешь, где могут работать такие, как он? Черные? В качестве приглашенного профессора в институте ядерной физики или посудомойки и уборщика в отелях и ресторанах?

— Какие-нибудь конкретные примеры?

— Мест работы?

— Да?

— Ну… Два последних места… Сначала он работал на фирме, которая называется «Финансовое акционерное общество Бернера». Но там он не задержался.

— Почему?

Он пожал плечами.

— Спроси их. Но во всяком случае, они помогли ему найти другую работу — в отеле, который принадлежит фирме. Там он и работал.

— В отеле, который принадлежит брату Хенрика?

Он хотел было кивнуть, но передумал.

— Хенрика?

— Ну да, ведь ты же знаешь Хенрика Бернера?

— Да-а-а, когда-то давно мы учились вместе.

— Вы дружили?

— Нет-нет. Едва знали друг друга.

— Но он был другом Сирен.

— Сирен… — Он вопросительно посмотрел на меня.

— Сирен Сэвог.

— А, она, угу. Но это случилось — после смерти ее мужа.

— Значит, ты в курсе того дела?

— Естественно. Алекс проходил по нему свидетелем. Тебе лучше спросить его о Хенрике Бернере. Он больше общался с ними со всеми. К тому времени я уже давно покончил с учебой.

— Ты так и не закончил образования?

— Нет. Не до конца. Пока еще.

— Ты знаешь о смерти Хенрика?

Он ответил безо всякого выражения:

— Да, читал в газете.

— Ведь Латор, по-моему, одно время работал в Аквариуме?

— Да, было дело, но ведь не считаешь же ты…

— Нет. Пока еще нет. Но ты действительно не знаешь, где он сейчас может быть?

— Нет. — Он посмотрел на город. — Он может быть… где угодно.

Я покачал головой.

— Вовсе не где угодно. Он выделяется, как кусок свинины на тарелке еврея.

— У тебя образный язык, Веум.

— Прошу прощения, уж какой есть. Не может он быть у Кари?

В одно мгновение с его лица как бы стерли мокрой тряпкой все эмоции, и оно стало совершенно пустым.

— Кари? — переспросил он безо всякого выражения.

— Только не прикидывайся, что не знаешь, кто такая Кари! У него на телевизоре стоит ее фотография — единственная вещь хоть сколько-нибудь личного характера, черт меня подери!

— У людей его происхождения не так уж и много личных вещей.

— Я не нуждаюсь еще в одной проповеди, Хауген. Мне нужны факты. Кари К. Кто она? И что значит буква К.?

Он облизнул губы.

— Мне кажется… Это девушка, с которой он вместе учился. Если я не путаю, он был ею увлечен.

— А она?

— Мне кажется, это не было особо удачной идеей.

— Во всяком случае, она подарила ему свою фотографию. С приветом на обратной стороне.