Но сейчас он все еще был жеребенком.

В его манере игры не было ни смысла, ни цели. Он все время бегал за мячом, но на протяжении тех пятнадцати минут, что он носился по полю, я ни разу не видел, чтобы он хоть раз находился хотя бы в относительной близости к мячу. Но он все время бежал и бежал вперед, участвуя в личном марафоне, следуя своим собственным, совершенно отличным от других, правилам.

В конце концов ему вновь пришлось выйти из игры. Тот, кого он подменял, вылетел на поле, и не прошло и пяти минут, как был забит гол. Томас вытирал пот со лба, а тренер трепал его по плечу, приговаривая:

— Хорошая работа, Томас! Отлично, Томас!

Он оставался на скамье до окончания матча. А потом направился вместе с другими в раздевалку. Он почти не разговаривал с товарищами.

Внезапно он что-то вспомнил и стал оглядываться. Я уже направлялся к нему.

Мы помахали друг другу.

Он улыбался.

Мы решили отдохнуть. Вместе.

В Аквариум в ту субботу мы не пошли. Кроме того, он уже стал слишком взрослым для такого похода.

Вместо этого мы заехали в видео-салон, где каждый выбрал себе фильм по вкусу.

Он взял «Mad Мах II». Я же хотел отыскать «Casablanca». Напрасно. Мне пришлось удовольствоваться «Кровь льется на Западе», которому уж никогда не получить довесок «И».

Дома мы пожарили два бифштекса и приготовили в качестве гарнира печеный картофель и брокколи. Мясо мы запили минеральной водой «Фаррис», а потом перешли на травяной чай. Мне была оказана необходимая помощь, и в результате я смог победить шахматный компьютер. Наши сердца забились, когда на экране вспыхнули надписи «Black» и «I lose». Мы завопили еще громче, чем юные болельщики сегодня утром на стадионе. Я осторожно спросил:

— Ну как у тебя идут дела с футболом?

Он помедлил.

— Нууу — хорошо.

— Тебе нравится?

Он только кивнул.

Мы включили «Mad Мах II», который тут же унес нас по автобанам к конечной точке на горизонте, вспыхнувшей на вечернем небе надписью: «The End».

«Кровь льется на Западе» показалась Томасу слишком длинной, но он вежливо продолжал смотреть на экран и старательно прикрывал зевающий рот рукой, которая стала уже почти такой же большой, как и моя.

Первый — и последний — стаканчик водки я выпил уже после того, как Томас лег спать. Как обычно, я зашел к нему в комнату, чтобы посмотреть, как он спит. Присутствие еще одного человека в доме, где мне приходилось почти всегда бывать наедине с собственными тяжелыми мыслями и снами, давало своего рода уверенность.

В воскресенье погода начала портиться, не успев установиться. Так всегда бывает в доме после предпраздничной уборки, когда уже на следующий день в углах серебрятся нити паутины. Ветер сменился с северного на западный и в течение нескольких часов бился в Людерхорн, пока наконец не перешел к традиционному натиску с юго-запада и не приволок с собой грязную завесу облаков.

Мы отправились на прогулку в горы, но, когда перешли Видден, начался дождь. Когда же мы дошли до Хаукеландской больницы, он разошелся по-настоящему. Мелкий холодный осенний дождь, которому удалось-таки загнать в крошечную будку остановки троллейбуса грустных медсестер с мягкими формами и раздражительных посетителей с острыми зонтами. Время посещения прошло, в буквальном смысле.

Мы вышли из автобуса у старой Ратуши. Когда автобус отъехал, на другой стороне улицы я внезапно увидел Александра Латора.

Он тоже обратил на меня внимание. Наши взгляды встретились. Он сделал неопределенный жест рукой и открыл рот.

Я помахал ему, приглашая подойти к нам.

Он посмотрел по сторонам и ступил на мостовую.

Из-за поворота с улицы Кафедрального собора с визгом вылетела машина, несущаяся со скоростью не меньше восьмидесяти километров в час. Это был «форд-скорпио» с затемненными стеклами.

На мгновение время остановилось.

Томас крикнул что-то совершенно непонятное.

Я сам сделал два шага, как бы пытаясь остановить машину.

Латор стоял и смотрел на меня — на меня!

Но одновременно он знал…

Медленно, бесконечно медленно повернул он голову в сторону машины.

Еще бы одна десятая секунды — и он был бы сбит машиной, но как раз в этот момент он успел отпрыгнуть назад на тротуар.

Машина пронеслась дальше, проскочив два раза на красный свет, и свернула налево на улицу Улафа Кирре. На передних сиденьях мне удалось заметить силуэты двух мужчин, но если бы меня попросили описать их, то я с успехом мог бы сказать, что это папа римский или Клинт Эствуд.

Латор приземлился на тротуар цепко, как кошка. Наши взгляды опять встретились. В его глазах я увидел страх, упрек и — недоверие?

Я сделал еще шаг по направлению к нему.

— Алекс… я…

Он посмотрел на меня, потряс головой, внезапно сорвался с места и уже через несколько секунд скрылся за Ратушей.

Я замер на месте, решая вернуться ли мне на тротуар или броситься в погоню.

Томас потянул меня назад.

— Папа…

Я медленно подошел к нему, но все время оглядывался на улицу, по которой убежал Латор.

Я схватил Томаса за руку, мы внимательно посмотрели во все стороны и перешли улицу. Затем почти пробежали по Мусегатан, на которой расположились Бергенская тюрьма и новая Ратуша. Довольно трудно понять, в каком именно здании сидят сильные мира сего.

— Что случилось, папа? Кто это был? — спросил Томас.

— Один мой знакомый, — пробормотал я и потащил его дальше к набережной.

Но мне так и не удалось найти ни Латора, ни «форд» с обтекаемыми формами. Какого цвета он был? Серо-голубого. Он плавно и величественно проплыл мимо нас, как самолет-камикадзе.

Набережная была пуста. Кристиан Микелсен по-прежнему стоял на своем восемнадцатиметровом постаменте, по понятным причинам повернувшись спиной к новой Ратуше. Как всегда, на его голове сидел величественный белый голубь, а на лбу красовалось собрание визитных карточек от предыдущих голубиных визитов. Ангел с потекшим нимбом. Ну что ж, в этом он был не одинок. Нимбы сейчас не в моде.

Мы отправились домой, промокшие до костей, приняли душ, переоделись, съели омлет с ветчиной и хлеб из муки грубого помола, запив это горячим шоколадом.

Вечером я повез Томаса домой.

Беата встретила нас в дверях. Она никак не выглядела на свои сорок, но может быть, это всего лишь мое предвзятое мнение. Кроме того, я всегда предпочитал зрелых женщин.

Будучи уже двенадцать лет в разводе, мы давно нашли верный тон в общении. Кроме того, она дольше была замужем за другим, чем за мной, а я…

Меня удивило, что седина совершенно не тронула ее волос, но ведь у женщин есть свои способы скрывать это. Она была в домашних брюках и вязаной кофте. Из гостиной доносилась знакомая мелодия начала Спортивного ревю. Томас обогнул ее, как бакен в море, так, как это всегда делают пятнадцатилетние, когда боятся, что матери внезапно захотят приласкать их.

— Ну? — сказала она и улыбнулась. — Как прошли выходные?

Я кивнул.

— Мы развлеклись культурно и уделили внимание спорту. Прогулка через Видден и вестерн по видео.

Она чуть-чуть помолчала:

— Может быть, выпьешь чашечку чая?

Мой взгляд метнулся вглубь дома.

— Лассе нет сегодня дома. Он на семинаре в Стурде.

Я задержал на секунду дыхание, сердце ушло в пятки и начало медленно возвращаться на место.

— Спасибо, — ответил я и осторожно прошел мимо нее в дом. Фактически, дальше чем в прихожей я не был.

Она повесила мой плащ и прошла вперед, показывая дорогу.

Запах в доме был мне не знаком, как это всегда бывает в гостях у чужих людей, но ее запах был все тот же, что и двадцать лет назад. Хотя ставангерский диалект с годами стал мягче, в голосе по-прежнему были слышны низкие нотки контрабаса.

Мебель в гостиной была, как и у всех учителей или социальных работников, — нечто среднее между магазинами «Икеа» и «Сетесдален». Сказки Асбьернсена и Му в постановке Ингмара Бергмана. Белые книжные шкафы, мебель светлого дерева, домашней вязки ковры на стенах, собрание пластинок их молодости и набор книг, с которыми приятно стареть.