В крошечной комнатке Мадлен было велено лечь на кровать. Мулатка принесла три подноса с травами и поставила их на маленький алтарь. Эсперанса присела у алтаря на стул, мулатка устроилась рядом с ней. Они говорили на языке йоруба, который Мадлен не понимала. Казалось, знахарка передает девушке свои знания. Время от времени они бросали взгляды на Мадлен и продолжали что-то бормотать. Мадлен смотрела, как мулатка, взяв пучки трав, разделяет их, а затем собирает в огромный букет, держа за стебли. Потом она встала и, с закрытыми глазами склонившись над Мадлен, принялась нежно поглаживать травами ее живот. Процедура продолжалась довольно долго. У Мадлен начала кружиться голова, ее стало подташнивать, как будто она хлебнула на голодный желудок кубинского рома. Наконец Эсперанса встала и подошла к ним. Взяв с алтаря большую сигару, она прикурила ее и выпустила маленькие колечки дыма над Мадлен. Внезапно знахарка замерла.

— Что это? — воскликнула она, проводя над ней рукой. — Ты уже носила в своем чреве дитя.

— Да, — прошептала Мадлен. Злость, прозвучавшая в голосе Эсперансы, испугала ее. — Я должна была вам сказать… Я уже родила одного ребенка, но отчаянно хочу родить второго.

— Это невозможно, — заявила Эсперанса. — Здесь стоит блокировка.

Мулатка перестала поглаживать ее травами и вышла из комнаты.

— Что вы имеете в виду? Какая блокировка?

Эсперанса от досады всплеснула руками.

— Блокировка, ни больше, ни меньше. Не жди, что я смогу подобрать мудреные слова, как в больнице. Ты больше не сможешь забеременеть, чикийя. Судьба такая.

Эсперанса не стала утешать Мадлен. Вероятно, она почувствовала, что первого ребенка бросили, и была раздосадована тем, что от нее скрыли правду. Тем не менее она хлопнула Форреста по спине и сказала, чтобы он искал в этом и позитивные стороны: с этого момента они могут заниматься любовью в свое удовольствие. Потом она взяла с них десять долларов и посоветовала пойти напиться.

Они вышли из дома Эсперансы. Мадлен чуть не плакала.

— Дорогая, но у тебя же есть я, а у меня ты, — сказал Форрест, обнимая жену, пока они шли по улице под лучами ослепительного послеполуденного солнца. — Мне нужна только ты. Давай заведем кошек, собак, попугаев, цыплят, муравьев — все, что захочешь. Или возьмем приемного ребенка.

Но Мадлен было тяжело казаться храброй. Ей никогда не представится второй шанс — знахарка подтвердила ее худшие опасения.

— Мы обязательно найдем Микаэлу, пусть даже это случится в старости! — заверил Форрест, вытирая слезы со щек жены. — Не станем терять надежду, будем продолжать поиски.

— Ей еще только двенадцать. Пока рано надеяться и искать.

Микаэле двенадцать лет! Они отметили день рождения дочери, украсив лодку шариками и съев гору мороженого. Положили подарки в специальную коробку, по одному за каждый год, в надежде, что однажды вручат ей все это богатство сразу, как большой приз. Двенадцать лет — трудный возраст в жизни девочки. Она еще не женщина, но уже и не ребенок. Мадлен, не особенно доверявшей шестому чувству, казалось, что дочь попала в беду. Несколько недель ее снедала тревога. Она не могла спать, думала по ночам о Микаэле и надеялась, что с ней все в порядке.

— Давай жить сегодняшним днем, — предложил Форрест, явно испытывая облегчение после того, как выбрался из берлоги знахарки. — Давай поступим так, как посоветовала эта мудрая женщина. — Он поцеловал жену в шею и пощекотал, пытаясь развеселить. — Пойдем куда-нибудь и напьемся.

Из задумчивости Мадлен вывел звонок телефона.

Она сняла трубку.

— Сильвия, пусть заходит.

— Это не миссис Хартли-Вуд, — ответила Сильвия, к удивлению Мадлен, шепотом.

— В любом случае спасибо, — поблагодарила Мадлен, собираясь положить трубку.

— Нет, подождите! Это Рэчел Локлир. Она… здесь. Ей не назначено, но она настаивает на встрече с вами. Говорит, это срочно. — Последовала пауза, приглушенные голоса. — Она говорит, что не примет отказа.

Мадлен выпрямилась в кресле.

— Пусть войдет. Скажите миссис Хартли-Вуд… Скажите, что пришел пациент в критическом состоянии. Передайте, что я скоро освобожусь.

Секунду спустя Рэчел влетела в кабинет, с грохотом захлопнула за собою дверь и бесцеремонно уселась в кресло, которое занимала, когда была пациенткой Мадлен. На ней были черные тренировочные брюки, черные кроссовки и серая футболка, открывающая тонкую полоску белой кожи на талии. Рэчел похудела. Ее густые темно-рыжие волосы отросли и не были расчесаны, она выглядела уставшей, взгляд был каким-то затравленным. Мадлен с тревогой разглядывала посетительницу.

— Я пришла не потому, что мне так уж хочется! — выпалила Рэчел.

— Здравствуйте, Рэчел.

Поведение Рэчел изменилось. Она внезапно отвела глаза и чуть не расплакалась — такого Мадлен за ней раньше не замечала.

— Мне нужна ваша помощь. Вы должны мне помочь!

Мадлен ждала, чувствуя, как по телу бегают противные мурашки. Какова бы ни была проблема, должно было произойти нечто из ряда вон выходящее, чтобы Рэчел пришла. Но Рэчел молчала, не пытаясь объяснить смысл своих слов.

— Все, что в моих силах… Но вам нужно записаться на прием. — Она кивнула на часы на стене. — Сейчас меня ожидает другой пациент.

Казалось, Рэчел не услышала ни слова из сказанного Мадлен.

— И не думайте, что я буду вам чем-то обязана! — в порыве злости крикнула она. — Если можете мне помочь — в чем я сомневаюсь, — помогите! И мы квиты! Вы и я. Квиты, понимаете? Можете продолжать жить собственной жизнью, пребывая в счастливой уверенности, что исполнили свой долг. Не испытывая беспрестанно чувства вины!

Мадлен нахмурилась.

— О чем вы говорите?

— О вашем долге передо мной, Мадлен!

Мадлен недоуменно уставилась на Рэчел.

— Моем долге перед вами? И что я вам должна?

Рэчел минуту помолчала. На ее лице ясно были написаны недоверие и враждебность.

— Вы и сами отлично знаете.

Ее слова поставили Мадлен в тупик.

— Боюсь, что нет.

— Вы догадались об этом несколько недель назад. Знаю, что догадались.

Мадлен не знала, что ответить, мысли беспорядочно носились в голове.

Рэчел скрестила руки на груди.

— Кончай морочить мне голову, мама! — фыркнула она. — Ты обо всем догадалась во время нашего последнего сеанса, когда отослала меня покурить, чтобы порыться в моей сумочке. Вероятно, ты начала что-то подозревать, когда я ненароком проговорилась о своем возрасте.

Мадлен была слишком поражена, чтобы ей ответить. Значит, это правда… Она тряхнула головой и попыталась мыслить здраво.

— Подожди, — прошептала она, — ты утверждаешь, что ты… мои дочь? Ты Микаэла?

— Теперь меня зовут Рэчел. Рэчел! И не делай вид, что не узнала меня.

Минуту они смотрели друг на друга: Мадлен ошеломленно, Рэчел с вызовом.

— Значит, мы договорились, — продолжала Рэчел. — Ты мне помогаешь, и мы квиты. Договорились?

— Квиты? Как это?

— Разумеется, ты винишь себя в том, что отдала невинного ребенка сумасшедшей кубинке, которая ради кайфа убивала соседских кошек и собак, и смылась в богемное училище искусств во Флориде, разве нет? Наверное, замучилась с маленькой плаксой. А позже прикатила сюда, прервав каникулы — не забыла? — чтобы подписать отказные бумаги и отдать свою пятилетнюю дочь чужим людям. — Голос Рэчел посуровел. — Тебе предоставляется шанс загладить свою вину и перестать казниться.

Внезапно Мадлен все поняла. Эта злость… даже ярость, которую она наблюдала в Рэчел с самого начала.

— Ты знала, кто я, верно? Знала, когда пришла сюда?

— Разумеется, знала.

Мадлен непонимающе покачала головой.

— Ты пришла на сеанс психотерапии, зная, что я твоя мать?

— Да, черт тебя побери!

— Но зачем? Почему ты поступила так? Ты должна была знать, я хотела тебя найти. Зачем ты все это время играла со мной в прятки? Чего добивалась?

Зазвонил телефон. Мадлен не шевелилась, ожидая ответа Рэчел, но потом вынуждена была снять трубку.