— Я вас оставлю.
Элизабет встала и с многозначительным видом покинула комнату. Мадлен была сбита с толку. Может, они поругались? Да, это единственное объяснение. Она повернулась к отцу, но тот не сводил глаз с телевизора.
— Мы никогда не говорили о Микаэле, верно?
Он пожал плечами.
— А о чем тут говорить? Мы о ней ничего не знаем.
— Похоже, ты ошибаешься. Есть вероятность, что мы с ней уже пару месяцев знакомы.
Невилл оторвал глаза от экрана. Он выглядел удивленным.
— Есть вероятность? Что ты хочешь этим сказать?
— Я не уверена… Дело в том, что в марте у меня появилась новая пациентка.
— Господи! Что я могу сказать? Скорее всего, ты ошиблась.
— Вот это я и пытаюсь выяснить.
— Что ж, если это она, ты должна подумать, как от нее избавиться.
— Что?
— Послушай, Мадлен, — сказал он, глядя на дочь снисходительно и отстраненно, — я дам тебе отцовский совет. Не увлекайся сентиментальной ерундой. Как просто быть слезливой и романтично-наивной! Но даже если ты и не ошиблась, подобные встречи ничем хорошим не заканчиваются. Не усложняй себе жизнь, девочка. Лучший выход для тебя — придумать предлог, чтобы прекратить сеансы.
— И все? — Она не сводила с него глаз, в смятении качая головой. — Это и есть твой отцовский совет?
— Мадлен, черт возьми, ты забываешь, что Микаэла не хочет с тобой знаться! Разве ты не внесла свое имя в какие-то там списки? Она не разделила твое желание познакомиться. Эта девушка уже больше двадцати лет не твоя дочь. Прошлого не изменишь. Смирись.
Мадлен напряглась. Следовало бы предвидеть отцовскую черствость, его прагматический ответ. Но насколько он прав?
— Это же твоя внучка! Твоя плоть и кровь!
Невилл поморщился.
— Я никогда не верил в зов крови. Всегда считал, что люди преувеличивают.
Мадлен почувствовала, как вспыхнуло лицо.
— А кто же тогда мы, Невилл? Просто знакомые?
Он беспечно отмахнулся рукой.
— Ох, только не нужно напыщенности! Мы совсем другое дело.
— Нет, не другое.
Повисло молчание. Его взгляд вернулся к телевизору. Казалось, Микаэла его больше не интересует. Мадлен затошнило от злости и разочарования. Ей самой всегда недоставало настоящего отца…
Она постаралась перекричать телевизор.
— Ты не знаешь, кто удочерил Микаэлу? Я имею в виду, не сказал ли этот мешок с дерьмом из опекунского совета, Форбуш или как его там, по секрету, кто приемные родители? Я припоминаю, что вы с ним имели несколько милых бесед.
Невилл преувеличенно глубоко вздохнул.
— Разумеется, нет. Подобного рода информация держится в секрете.
— А фамилия Локлир тебе ни о чем не говорит?
— Нет.
— Значит, ты не можешь сообщить мне ничего нового? Пожалуйста, Невилл, мне и вправду нужно разобраться в этом. Моя пациентка, вполне вероятно, моя дочь. Мало того, что я хочу знать правду, — под ударом и моя репутация психотерапевта. Неужели ты мне не поможешь? Неужели ничего не помнишь?
Невилл покачал головой.
— Послушай, я же не последняя сволочь. Я знаю не больше твоего. Ничем не могу тебе помочь. Кроме того, у меня есть собственные проблемы. Просто забудь об этом, Мадлен. Поезжай отдохни, или потрахайся, или займись чем-нибудь…
— Потрахайся? Ты что, смеешься?
— Я не хотел… — Он запнулся и взглянул на дочь. — О черт! — Он глубоко вздохнул и почесал грудь. — Послушай, я расскажу тебе все, что знаю, и ты поймешь, что ошибаешься. Пара, которая удочерила твою дочь, носила фамилию Коксворт. Тот чумазый парень, Форбуш, однажды проговорился, когда мы беседовали по телефону. Их фамилия застряла в моей памяти по единственной причине — уж очень смешная. Помню, я еще посочувствовал девчушке. Как она пойдет в школу с такой фамилией? Коксворт, надо же! — Он хихикнул. — Их фамилия не Локлир, моя дорогая, если так зовут твою пациентку. Если, конечно, Локлир не ее фамилия по мужу.
«Нет. К тому же она и не Микаэла», — подумала Мадлен с упавшим сердцем. Можно сменить фамилию, но чтобы сразу фамилию и имя… Остается только дата рождения. Дата рождения… и глаза.
— Мне необходимо развеять малейшие сомнения на тот случай, если она… возобновит сеансы. Мне придется провести дополнительное расследование.
— Полагаю, тебе не стоит суетиться, Мадлен. Я абсолютно уверен, что Форбуш упоминал о том, что Коксворты уезжают в Ньюкасл как только уладят все формальности с удочерением. Они родом оттуда. — Он покачал головой и сделал очередной глоток вина. — Брось, милая. С чего бы Микаэле переезжать именно в Бат?
В дверях появилась Элизабет, у ног которой нетерпеливо скакал Брут.
— Собаке необходимо прогуляться. — Элизабет остановилась, уловив повисшее в гостиной напряжение. — Может, вместе прогуляемся, Мадлен? Мы могли бы пойти в Гайд-парк, сделать кружок вокруг Серпантина1.
Мадлен посмотрела сначала на мачеху, потом на отца, который уже потерял интерес к их беседе.
— Хорошо, пойдем.
Мадлен подождала, пока Элизабет наденет ошейник на собаку, которая вертелась под ногами в ожидании прогулки. Невилл даже не взглянул в их сторону, даже не пошевелился в кресле.
Они не спеша направились в сторону парка, ожидая, пока собачка задирала лапу у автобусных остановок, столбов и мусорных ящиков. На Слоун-стрит Элизабет[28] останавливалась перед каждой витриной, бросая оценивающий взгляд на выставленные товары. Мадлен и в лучшие времена было совершенно наплевать на дорогущие наряды от кутюрье, а сейчас она просто плелась вслед за Элизабет. Голова пухла от мыслей. Коксворт… Она никогда не слышала этой фамилии, а тот факт, что семья вернулась в Ньюкасл, должен был развеять последние сомнения. Если Невилл прав, она вынуждена признать, что ошиблась.
— Взгляни на эти туфли. На тебе они будут сидеть просто изумительно, Мадлен.
— Перестань. — Она потянула Элизабет за руку. — Это все — новое платье короля.
Мадлен по привычке тянуло к тому входу в парк, где их ожидала монументальная скульптура «Буйство зелени» — творение Якова Эпштейна. Еще будучи молодым, Невилл познакомился с Эпштейном, и Мадлен много раз слышала рассказы о великом мастере. Особенно один — о том, как скульптор спешил закончить свой шедевр «Буйство зелени» в день собственной смерти. Для Мадлен смерть творца была неразрывно связана с жизнью скульптуры, с летящими длинноногими фигурами, с преследующим их Паном. Но она вгляделась в скульптуру сегодня, и ее сердце замерло. Здесь был и другой смысл, подтекст, то, на что указала ей мама: чтобы жить, нужно бежать.
Элизабет потянула Мадлен за руку. Похоже, она уже по горло сыта искусством и художниками.
— Мы тысячу раз разглядывали эту ужасную фигуру, — пожаловалась она. — Пойдем, ради бога!
Они перешли дорогу и вошли в парк. Казалось, здесь был весь Лондон. По дорожкам прохаживались целые семьи, бегали дети, гуляли собаки на поводках. Было много роллеров и велосипедистов. Мужчины и женщины на лошадях грациозно скакали вокруг Серпантина по песчаной дорожке, предназначенной для всадников. На озере было не счесть гребных лодок и пловцов, храбро купающихся в холодной темной воде.
Брут помчался прямо к деревьям. Они пробирались между разложенными для пикника одеялами и влюбленными парочками, расположившимися прямо на траве, не спуская собаку с поводка на случай, если Брут решит присесть возле чужой корзинки с припасами. Вдали от толчеи они были вынуждены нарушить молчание, и Мадлен решилась спросить:
— Что между вами произошло? Что за странное поведение?
Элизабет минуту колебалась, а потом взяла Мадлен под руку и печально призналась:
— Невилл слепнет.
Мадлен остановилась как громом пораженная.
— Что?
— Он слепнет. И с этим ничего нельзя поделать. Он уже давно это понял. Больше не может рисовать.
— Господи, нет! — воскликнула Мадлен. — Только не это!
— Увы, это правда.
Мадлен недоверчиво покачала головой.
