(…А завтраки в лесу значат гораздо больше, чем дома, уже к полудню становишься зверски голоден, и как-никак для старика еда такое же важное событие, как, скажем, матч высшей лиги. Вив взяла на себя заботу о завтраках, по ее словам, потому что Джен беременная, но у меня есть подозрение, что сделала она это главным образом для того, чтобы вернуть расположение старика. Ну и как-то само собой получилось, что Генри забыл эту историю с Библией и черной кровью. Нельзя, конечно, сказать, что завтраки Джен были так себе, нет, они были в порядке, но не больше. Завтраки Вив тоже в порядке, но они совсем иного порядка, не просто пища, поддерживающая силы. Иногда настоящее пиршество. И не из-за количества, вовсе нет, в них всегда что-то этакое…)
[Второе бревно пошло так же легко, как и первое. Отцепив чокер, он огляделся и выбрал себе следующее, чей комель виднелся в сотне фунтов на другом бугре. После него никто больше сигнала не подавал. Осматриваясь, он заметил фигурку, продирающуюся сквозь густые заросли ольхи, — трос был все еще перекинут через плечо. Хотя на этой фигурке было видно рубаху не того цвета, что у Хэнка, Ли почему-то решил, что это он. «Тоже взялся чокеровать». Канат наверху над головой задрожал, и с тревогой Ли заметил, что его второе бревно отцепили и трос скользит обратно. Он схватил трос, не дождавшись, когда тот остановится, потянул на себя и сразу же потащил быстро-быстро этакую тяжесть к следующему бревну, так и не взглянув еще раз, чтобы не терять времени, на пробирающегося сквозь заросли, в котором все-таки признал своего брата…]
(Понимаете, в завтраках Вив есть что-то особенное, отличительное — не просто бутерброды, пирожки и яблоко, то есть просто то, чем можно было бы похвалиться, развернув с важным видом перед другими, которые в это время заправляются чем-нибудь попроще. Но самое главное, завтраки Вив — частица дня, которую ждешь с утра, потом вспоминаешь и вспоминаешь…)
Трос зацепился за что-то, и Ли рывком освободил его. Но, споткнувшись о стебель дикого винограда, упал на колени. Улыбнулся, вспомнив совет Джо Бена. Упал Ли удачно и, тут же встав, зачокеровал бревно и успел просигналить «забирай» как раз за несколько секунд до очередного вызова с другого холма. Ли разглядел даже издалека, как Джо Бен удивленно повернул в его сторону голову: сидел он, положив руки на рычаги управления тросом, идущим к южному холму, и никак не ожидал получить так быстро еще один сигнал от Ли. Видно, что парень старается вовсю… Джо сменил рычаги. Ли, еле сдерживая рвущееся дыхание, смотрел, как задрожал тяговый канат и его бревно выскочило из зарослей. Он на одно впереди, даже на два, если считать то первое. Ну что ты скажешь, Хэнк?
(Знаете, наверное, это ее завтраки изменили точку зрения старика…)
Вот так, на два бревна впереди!
[Другой ствол, который он выбрал, лежал на свободном от поросли, совершенно ровном месте. Ли добрался до него легко: кусты не мешали, и тут же отметил, что опередил того, другого, который все еще пробирался сквозь заросли ольхи. Но то, что дерево упало на совершенно ровное место, обернулось большой трудностью. Ли быстро прошел вдоль всей длины, от вершины до комля, поваленной древесной махины, перелез через ствол и, тяжело дыша, пошел обратно, все время наклоняясь, чтобы разглядеть сквозь слой обрубленных веток, валявшихся вдоль всего ствола, хоть какую-нибудь под ним выемку… но дерево лежало ровно по всей длине, вдавившись на несколько дюймов в каменистую землю. Ли выбрал более или менее подходящее место, опустился на колени и начал рыть землю руками, как собака, унюхавшая суслика. Позади послышался сигнал с другого холма, и в совершенном неистовстве Ли заработал руками еще сильнее.]
Все дело в том, что я с самого начала поставил себе цель выложиться до конца в этот свой Первый день, даже если при этом переломлю себе хребет. Что ж, я его почти уже переломил… [Он сделал под стволом подкоп и просунул сквозь него трос, закрепил петлю крюком и дернул за сигнальный провод.] А шла первая половина дня. [Затем, прерывисто и тяжело дыша, он заспешил к другому стволу.] Мог бы брат и предупредить, что надо делать подкопы, балда…
(И еще: эти же завтраки, как ни смешно, разрушили между нами стену и дали мне наконец возможность поговорить с мальчишкой…)
Вторая половина дня пошла полегче, потому что к этому времени я понял, что ломал хребет зазря… [Тяговый канат задребезжал над головой. Трос шел обратно. Мох на старых пнях заструился под легким ветром.]
…Ведь я бы никогда не смог сравняться с Хэнком по той простой причине, что именно он задавал ритм работы, делая его для меня недостижимым. [А в это время солнце поднялось совсем высоко.]
Уильям О’Рурке
Принцип личинки
Ненавижу ложиться спать и ненавижу вставать, а каждый день приходится. Одна мысль, что это делаешь помимо желания, еще больше приводит в ярость. Но в жизни человека слишком много зависит от случая, поэтому стоит ли удивляться, если делаешь совсем не то, что хотел бы.
В маленьком городе не то, что в большом: встретив там какого-нибудь уродца, обязательно увидишь его опять, будто повторяющийся дурной сон. А наш был даже и не городок вовсе, а так, курортное местечко, приманка на кончике крючка Новой Англии. С наступлением зимы здесь никого не оставалось, кроме всякого неприкаянного люда, который занесло сюда то ли бродячим цирком, то ли ярмаркой, то ли скитающейся общиной религиозных фанатиков, то ли отступающей армией, — все покажется возможным, стоит глянуть на этих людей.
В заколоченных домах есть что-то убогое: фанера на окнах, будто стекло застлала катаракта. Оставаться в таких местах людей заставляет та же потребность, что влечет к краю потухшего вулкана или к могиле какой-нибудь почившей знаменитости. Всю зиму здесь работает только одно заведение: рыбная фабрика. Но и она обречена вскоре исчезнуть. Однако, несмотря на покосившиеся стены, живет пока вовсю. Здание держится тем, что у него внутри три этажа морозильников. Лед создал прочный каркас. Старожилы говорят, если холодильники выключат, фабрика развалится. Лед как страх, от которого застываешь.
Работающих на рыбной фабрике отличает та мрачная веселость, которая наступает, если рад любой работе. Когда я пришел наниматься, управляющий, догадавшись по моей наружности, что я с промышленного Среднего Запада, посоветовал мне подыскать другое место, но не сделал это таким тоном, как если бы единственный в городе мясник посоветовал идти за покупкой куда-нибудь еще, если тебя не устраивают его цены.
Сначала вонь, неистребимый чужеродный запах становится знакомым, а потом его просто не чуешь. Мое обучение началось в упаковочном цехе, там взвешивали шейки омаров, сортировали, расфасовывали и отправляли на хранение. Тысячи замороженных шеек пахли вроде подопытных белых мышей. Сверкающие металлические столы, цементный пол, весы, серые пластмассовые ящики и картонные коробки с замороженными омарами из Южной Африки… «Кто их упаковывал там, по ту сторону Атлантики?» — размышлял я, разбивая глыбу смерзшихся шеек о край стола. Она с треском раскалывалась на десятки кусков, подобно старой глиняной копилке, полной монет.
Могла ли какая-нибудь машина сравниться с той невразумительной четкостью, с которой четверо человек сортировали шейки омаров? После взвешивания шейки расшвыривали по разным металлическим ящикам, которые разделены на две половины деревянной перегородкой. В воздухе над столами было столько летящих шеек, сколько самолетов над аэродромом Кеннеди.
Стареющая лесбиянка Кэси, которой поручено последнее взвешивание, переделала имена работниц цеха, обкорнав на мужской лад: Элайза стала Эл, Люси — Лу, Фрида — Фрэд. Кэси к тому же еще и владелица радио — крохотной пластмассовой вещицы, которая стоит на краю упаковочной клети. Шнур змеится вверх вдоль стены к розетке, как будто музыка из приемника заставляет его стоять вроде завороженной кобры.
