– Я понимаю.

– Надеюсь. Если те опасения, которые привели тебя сюда, подтвердятся, ты должна оставаться в этой комнате и не выходить за отведенную тебе часть монастыря. Другие не должны видеть тебя в таком состоянии. Когда ребенок родится, ты должна будешь отдать его, если решишь не покидать стен монастыря. Ни при каких обстоятельствах остаться с тобой здесь он не сможет. Если ты решишь уйти, ты должна будешь сделать это как можно скорее и забрать с собой ребенка. Мы не можем слишком долго нарушать наши правила. Среди нас есть такие, для которых вид и плач дитяти станет слишком суровым напоминанием о том, от чего они отказались. Искушения должны быть удалены ради нашего спасения.

Она не стала дожидаться моего ответа. Открыв дверь, оставила меня взвешивать возможности, которые мне предоставила. Но я пока была не способна их обдумать.

Вернулась Пантализея.

– Мы остаемся?

Скрытое беспокойство в ее голосе сказало мне: она все еще не уверена, что я принимаю правильное решение. Она пока не осознала точной причины моего бегства из палаццо и от моей семьи, хотя ей и было известно, что Джованни уехал в Пезаро и со мной после его бегства произошло нечто ужасное, неописуемое.

– Да. Мы остаемся. Или я остаюсь. Ты можешь уйти.

– Уйти? Почему я должна уходить? Разве служанкам не позволяется оставаться здесь при своих госпожах?

– Разрешается, если соблюдать правила. Мы обе должны соблюдать их.

Я вздохнула, расстегнула плащ, стянула его с плеч, бросила на один из двух стульев с жесткой спинкой. Посмотрела на неудобное плетеное сиденье. Через несколько месяцев мне понадобятся мягкие подушки, если предполагается, что я буду проводить свои дни здесь за шитьем и в ожидании…

Я тряхнула головой, прогоняя эти мысли. Времени подумать у меня будет достаточно. И потому я сказала:

– Но если ты останешься, то должна знать причину. Иначе это будет несправедливо и небезопасно. Когда Чезаре и мой отец узнают, где я, это их не порадует. Они будут задавать вопросы – трудные вопросы. Если они не смогут спрашивать меня, то наверняка примутся за тебя.

– Но я думала, моя госпожа пришла сюда, потому что… – От внезапно пришедшего понимания ее голос изменился. – Так вы здесь не потому, что ищете защиты от синьора?

– Нет.

Я дала ей знак подойти поближе, взяла ее руки в свои. У меня не было сестры. Никогда не было женщины, которой я доверяла бы настолько, чтобы поделиться с ней самыми сокровенными тайнами сердца. Джулия была идолом, а потом превратилась в соперницу. Санча очаровательна, но с ней я познакомилась совсем недавно. Может быть, знай мы друг дружку дольше, Санча и помогла бы мне пройти это испытание: смелости и силы ей хватило бы. Но это рассорило бы ее с моей семьей, а я такого не желала ни ей, ни кому-либо другому. Пантализея же была при мне с моих одиннадцати лет. Показала себя самой преданной моей служанкой, на нее я могла положиться. Я всегда знала, что, если мне нужно доверить ей какую-нибудь тайну, она сохранит ее, чего бы это ни стоило. По крайней мере, мне сейчас отчаянно нужно было верить в это. Ведь эта тайна могла привести к гибели нас обеих. Я верила угрозам Хуана. После того, что он сделал, от него можно было ожидать всего.

Я посадила ее на соседний стул и тихо, без слез поведала ей все. К концу моего рассказа ее лицо побелело. А я добавила:

– Как я тебе уже сказала, оставаться тебе или нет, ты должна решить сама. Я не могу просить у тебя слишком многого, зная, как это может быть опасно.

Я поймала себя на том, что снова пытаюсь смягчить суровую правду, хотя на сей раз не ради себя, а ради Пантализеи.

– Может быть, я и не беременна. Но если беременна, все в моей жизни изменится. Ты должна сделать выбор сейчас. Если ты останешься, если разделишь это со мной, то ты подвергаешь себя риску – определенно со стороны Хуана и, возможно, не только.

– Кого-то еще?

– Джованни. Он уехал по приказу Хуана, но наш брак не расторгнут. Он может попытаться воспрепятствовать папочке – не допустить, чтобы тот подал петицию в курию, заявить, что на самом деле наш брак настоящий. Я должна сделать все необходимое, чтобы защитить ребенка. Не позволю Джованни назвать его своим.

– Но вы говорите так, будто хотите этого ребенка. Должны быть и другие способы. Наверняка в Риме мы сможем найти кого-нибудь, кому можно заплатить, – повивальную бабку, которая знает, как избавиться от этого.

– А как, по-твоему, мы сможем найти повивальную бабку, чтобы об этом не стало известно Хуану? Или чтобы слухи обо мне не поползли по городу? Я дочь его святейшества. У меня нет возможностей купить всеобщее молчание. Нет, – сказала я, именно в этот миг приняв решение. – Я не уничтожу ребенка ради собственного спасения и не останусь прикованной к Джованни.

То было мое первое самостоятельное решение, первый раз, когда я настояла на своем, и никто не мог сбить меня с толку или переубедить. После всего перенесенного я чувствовала себя так, будто сбрасываю кожу своего прежнего «я» и становлюсь кем-то другим.

– Я тоже из рода Борджиа, – сказала я. – И пришло время доказать это.

– Что мы будем делать? – прошептала Пантализея.

Улыбка на моих губах была так же жестока, как и цена, которую, как я понимала, мне придется заплатить.

– Что бы стала делать любая девушка в таких обстоятельствах? Когда придет время, я обращусь к своей матери.

Несколько недель спустя появилась Ваноцца, облаченная в старомодное черное платье, хотя в монастырском саду, где мы встретились за столом с засахаренными фруктами и графином легкого вина, ее одежда казалась вполне уместной. Она хорошо подходила к окружению, паутинчатым аркам монастыря и скворцам, летающим в небесах над нами.

Поначалу мне нечего было сказать.

– Мне казалось, ты больше никогда не захочешь меня видеть… – начала было она, но потом замолчала, вглядываясь в меня. – Dio mio! Да ты беременна!

Как она так легко поняла, не имело значения, – у нее всегда был острый глаз. А может, ее карты с картинками ей подсказали. И в этом тоже я больше не сомневалась. Она знала обо мне такие вещи, какие никак не могла узнать. Когда речь заходила о ее детях, у нее было колдовское чутье.

– Возможно. – Я взяла графин.

– Никаких «возможно»! – рявкнула она. – Ты беременна. По тебе видно. Тебя тошнило?

– Тошнило? – Я налила себе вина, начала раскладывать по тарелкам закуски, ни голосом, ни видом не выдавая волнения. – Это как?

– Не валяй со мной дурака! – Она вытянула руку, останавливая меня. Я замерла с тарелкой в руке между нами. – Я спрашиваю, тошнило ли, то есть не было ли рвоты или рвотных позывов, как при недомогании. Женщины часто чувствуют себя неважно в начале беременности. Со мной такого не было, но это случается. Месячные прекращаются, и бывает тошнота. Даже от вкуса или запаха определенной еды бросаешься в уборную. Ничего такого с тобой не случалось?

– Нет, не случалось. – Я отодвинула тарелку в сторону. – Но, как ты говоришь, тебе никогда не было плохо, а я твоя дочь. – Я встретилась с ней взглядом. – Хочешь знать, как это случилось?

Я знала, что приглашать ее опасно. Несколько дней до ее прибытия я до последней детали планировала нашу встречу: как я буду действовать, что буду говорить и – еще важнее – что говорить не буду. На этот раз я должна быть умной, умнее ее. Я понимала: это будет непросто теперь, когда она сидела против меня, вооруженная способностью читать мои тайные мысли.

Она хмыкнула и отправила в рот засахаренный абрикос.

– Полагаю, это случилось обычным способом. Но я хочу знать, зачем ты приехала сюда, а не осталась у себя в палаццо до возвращения Родриго? Он очень расстроен. Говорит, твой внезапный уход в монастырь развязал все языки в Риме. Теперь последний бродяга на улице знает, что твой муж оставил тебя и ты вынуждена искать убежища в монастыре, чтобы облегчить свои душевные страдания. – Она замолчала на мгновение. – Или таков и был твой план? Не оставить отцу иного выбора – только подтолкнуть расторжение брака, чего бы то ни стоило? – Она продолжила, не дав мне ответить: – Не то что я тебя виню. Жена, которой так пренебрегают, – где еще ей искать убежища, если не в вере? – Она взяла кубок с налитым мной вином. – Когда Родриго подаст запрос на расторжение брака, твое бегство сюда, пусть и временное, послужит доказательством, что в браке от твоего мужа не было толку. – (Я молчала, глядя, как она опустошает кубок.) – Но как ты, безусловно, понимаешь, такое утверждение невозможно. Беременная жена не может обвинить мужа в небрежении. По крайней мере, в спальне. Как только ему станет известно, Родриго придется отказаться от запроса в курию и отправить тебя в Пезаро. И сколько бы ты ни скрывала, тебе ничто не поможет. Сегодня ты стройная, но через несколько месяцев все станет очевидно, и тогда сами блаженные сестры попросят тебя убраться отсюда.