– Да? С какой стати меня должно интересовать то, что он пишет? – возразила я, но все же сломала печать и развернула лист.

Там стояла всего одна фраза, написанная каракулями.

Когда я позову, ты пойдешь.

Я смяла лист и швырнула в очаг.

– Так и думала. Ничего интересного.

Страстная неделя завершилась с торжественным величием, хотя несколько неожиданных гроз превратили Рим в болото. Вместе с папочкой и ватиканским двором я участвовала в церемонии выпуска на свободу сотни белых голубей – так мы отметили Воскресение. Уставшая от бесконечных процессий и месс, я вернулась в свое палаццо. К моему облегчению, больше я Джованни не видела. Папочка заставил меня поволноваться: несколько раз он терял сознание. Тому поспособствовало и стыдливое возвращение Хуана: он появился после пасхального воскресенья, с кровавыми бинтами на лице и почти без свиты. На сей раз не было громкого приема и триумфальных арок. Брат тут же скрылся в свои апартаменты в Ватикане, где его рассеченную щеку принялся лечить Торелла. Но я знала, в каком угнетенном состоянии находится папочка, потому что, как только его церемониальные обязанности были выполнены, он тоже удалился к себе. Доктора занялись им и приказали оставаться в постели, пока не наберется сил.

Прошло больше месяца, прежде чем он вызвал меня к себе. Я испытала громадное облегчение, когда вошла и увидела его в большом кресле, одетым в мантию с рысьим мехом. Вид у него все еще был усталый, но на щеках появился слабый румянец. И еще я увидела, что наша встреча приватная: присутствовал только Перотто, которому папочка доверял бесконечно. Молодой человек бегло улыбнулся мне, словно заверяя: недомогание моего отца было не слишком серьезным.

– Сядь-ка рядом со мной, farfallina.

Я поспешила к папочке, устроилась на скамеечке у его колен, потянулась к его большой руке с набухшими венами.

– Папочка, тебе лучше?

Он вздохнул:

– Телесно я не в худшем состоянии, чем положено мужчине моих лет. Но другой вопрос – мое душевное состояние.

– Да. Прости, – пробормотала я, понимая, что на сей раз – в отличие от многих случаев в прошлом – ему не избежать разочарования, которое доставил ему Хуан.

– С какой стати ты просишь у меня прощения? – Он приподнял мой подбородок. – Не твоя вина, что я вынужден подписать договор с Орсини, что снова сделает нас жертвой их интриг. Не твоя вина, что их испанские величества жалуются на бесчестье, причиненное им папой Александром Шестым, который покровительствует своему сыну больше других, или что Савонарола называет наши неудачи знаком свыше, свидетельствующим, что Господь обратил свой гнев на Борджиа. – Он погладил меня по щеке. – Предоставь мои заботы мне.

– Но ты не виноват в неудачах Хуана.

Не успев произнести эти слова, я пожалела о них. Теперь вся Италия, если не вся Европа, вероятно, знала о провале Хуана, и я не хотела сыпать соль на незаживающую рану.

Рука папочки остановилась на моей щеке. Я замерла, ожидая укора от него, но он только сказал:

– Ты не понимаешь. У тебя нет сына. Да и мужа тоже нет теперь, ведь Джованни бежал.

– Бежал? – удивленно переспросила я. Я настолько привыкла уклоняться от встреч с Джованни, а он – со мной, что у меня его отсутствие не вызывало никаких вопросов. – И куда он бежал?

Голос папочки стал жестким.

– Дело, наверное, и в самом деле серьезно, если жена ничего не знает. Как мне сообщают мои информаторы, он ускакал в Пезаро вскоре после Великой пятницы, прибыл в город, почти загнав коня, и выкрикивал в мой адрес грязные обвинения. – Мне стало нехорошо. Но прежде чем я набралась мужества задать вопрос, отец добавил: – Он проявил себя недостойным тех почестей, какими я его удостоил. Я написал ему письмо, требуя объяснения его отъезда без моего позволения, но ответа не жду. Он спрячется в Пезаро, будет, как всегда, искать поддержки Милана. – Папа помолчал, глядя на меня. – Похоже, брак у тебя неудачный.

– Да, – согласилась я, отводя взгляд. – Неудачный. Между нами ничего нет.

Папочка убрал руку, нахмурился:

– Прости меня. Я надеялся, что ты станешь женой и матерью. Нельзя познать истинной радости, пока не подержишь на руках собственного ребенка, пока не увидишь, как он взрослеет, как растет, пока не начнешь мечтать о его будущем. Какие мечты… – Голос его пресекся. – Какие мечты лелеем мы для тех, кто наследует нам.

Я знала: babbo думает о Хуане, и видела, как он сдерживает слезы, глядя в огонь в глубине мраморного камина. Потом он сказал:

– Обстоятельства больше не позволяют нам медлить. Нужно принять решение. Я не допущу твоего дальнейшего несчастья. Но прежде чем мы решим, я хочу знать, на самом ли деле между вами ничего нет. Ты была замужем почти четыре года. Неужели он ни разу?..

Он знал, что Джованни «ни разу», поскольку сам и запретил ему. У меня возникло тревожное впечатление, что он спрашивает о чем-то другом, пытается найти доказательство каких-то злодеяний. Может быть, до него дошли нелицеприятные слухи о Джованни? Я взвешивала, о чем стоит ему рассказать. Своим отъездом Джованни спровоцировал скандал. Уехав из Рима, он всем продемонстрировал наш разрыв. Нет сомнений, люди будут задавать вопросы, почему я осталась, почему он покинул меня в такой спешке. Я вспомнила записку, которую он мне бросил, и теперь увидела в ней угрозу. Но он не позвал меня, и доходили слухи, что Чезаре и папочка обсуждали с ним аннулирование брака. Нет сомнений, что любые заявления о дурном со мной обращении моего мужа станут дополнительными аргументами в нашу пользу при рассмотрении дела курией. Но еще я знала про Джованни и Хуана, а брат выздоравливал после ранения, и я не хотела вынуждать папочку признать, что Хуан в той же мере виновен в богопротивном грехе, что и мой муж. Потом я вспомнила, что Санча слышала, как я грозила Джованни раскрытием его тайны. Держала ли она язык за зубами, или папочке уже все известно и теперь он испытывает мое желание рассказать ему все, что я знаю?

– Ну? – сказал он с упреком в голосе. – Так да или нет?

Я отрицательно покачала головой:

– Он ко мне ни разу не прикоснулся.

Он вздохнул, но я не могла понять, испытал ли он облегчение, или же я добавила ему хлопот.

– А ты была бы рада возможности расторгнуть ваш брак? Говори ясно. Второй раз я не буду спрашивать.

– Да, я была бы рада. Мы… мы несовместимы.

– Насколько я понимаю, дело сложнее, – сухо усмехнулся он. – Чезаре, кажется, думает, что у Джованни нет склонности к женщинам. – Он снова замолчал, вглядываясь в мое лицо, словно хотел разглядеть ту самую тайну, которую я упрямо скрывала. – Ты не слышала, не видела свидетельств его противоестественных желаний?

– Он…

Признание рвалось с языка, но я вынудила себя сдержаться. Какая мне будет польза оттого, что я ославлю Джованни теперь, когда расторжение нашего брака становится фактом? Он будет сам обвинять Хуана, который и без того погружен в болото клеветы, а папочке сейчас меньше всего нужна еще одна проблема.

– Я не знаю, папочка. Но он никогда не был со мной так, как подобает мужу.

– Да, знаю. Я ему запретил, и я слышал, он недавно из-за этого устроил сцену в твоих апартаментах. Сфорца до мозга костей, и манеры не лучше, чем у крестьянина. Не стоит ли нам избавиться от него?

Его вопрос прозвучал так неожиданно, что я не сразу поняла его смысл. А когда поняла, комок застрял у меня в горле.

– Это можно устроить, – добавил папочка. – Никто никогда не узнает, что случилось.

Судьба Джованни теперь была в моих руках. Стоило мне произнести одно слово – и он заплатил бы за те унижения, что я испытала. Меня встревожило, что какие-то темные глубины моей души восприняли подсказанную им мысль с удовольствием. Было приятно думать, что в моей власти покончить с ним.

– Нет. – Подавив в себе желание сделать так, чтобы Джованни исчез навсегда, я снова взяла отца за руку. – Я бы не смогла жить с таким грузом на совести.