Мы пришли рано, и воздух еще не успел нагреться, но вскоре я начала потеть под плащом с капюшоном. В животе заурчало. Торопясь привести нас сюда, Адриана забыла о завтраке, и я отдала бы что угодно за мешочек тех жареных бобов. Мы постарались выглядеть как простолюдинки, которые пришли узнать, не объявят ли нам о новом папе, но площадь оставалась пуста, а над неровным уличным покрытием поднимался парок. Как я заметила, другие гвардейцы перекрыли наружные лестницы, где подпирали шелушащиеся стены. Лица у них были помятые: так выглядят люди, которые не выспались и много выпили накануне.

Сквозь тучи прорвалось солнце. Стали появляться горожане: облаченные в черное вдовы, перебиравшие четки, беспокойные матери, мрачно тащившие за руки детей, мужчины со снятыми шапками, купцы и уличные торговцы. И наконец, подонки общества – проститутки в полупрозрачных юбках, затянутые в корсеты; старающиеся скрыть свою профессию воры и грабители, которые могли выудить у тебя кошелек острием крохотного кинжала. Вскоре вся площадь заполнилась топотом ног: все стремились к колоннадам, ведущим в Ватикан к югу от ветхой базилики, но при этом близко не подходили, чтобы не раздражать гвардейцев. Все взгляды устремлялись на окно Сикстинской капеллы: его на скорую руку заложили кирпичами так, чтобы их можно было легко выбить, когда придет пора объявить об избрании нового папы.

Мы поспешили к людям, наши слуги образовали вокруг нас кольцо.

Многие женщины опустились на колени. Джулия бросила на меня испуганный взгляд из-под вуали, чем насмешила меня: она боялась испачкать свое роскошное голубое платье, которое надела специально для того, чтобы Адриана, страдавшая излишней набожностью, не заставила ее преклонять колени. Но ждать объявления, может быть, предстояло еще несколько часов, а может, и дней. Глядя на древние камни с вековыми слоями грязи, я разделяла нежелание Джулии, хотя и надела простое полотняное платье. Голод, грязь под ногами… Лучше бы я осталась дома. Лежала бы сейчас с Аранчино, вдали от этого отребья…

Мать схватила меня за руку:

– Что бы тут ни случилось, не думай, будто это как-то повлияет на твою судьбу. Ты обручена. Ты по-прежнему должна ехать в Испанию, там ты будешь далеко от Рима и от отца. Он никогда не будет принадлежать тебе.

Я повернулась и взглянула в ее горящие глаза:

– Он мой отец. Он и без того принадлежит мне.

От ярости она скривила рот:

– Но уже ненадолго. Думаешь, он сможет держать при себе незамужнюю дочь и чтобы все это видели? Сыновей – да. Папа всегда может найти место для сыновей, какие-нибудь незаметные, но влиятельные должности, на которых они поспособствуют ему в достижении его целей. Но дочь нужно при первом удобном случае выдать замуж.

Меня пробрала дрожь. Адриана и Джулия, нахмурившись, повернулись к нам. Но не успели они вмешаться, как вдруг толпа шевельнулась и с радостным криком подалась вперед. Я посмотрела вверх, куда показывали многочисленные пальцы. По толпе, словно порыв ветра, пробежал всеобщий шепоток:

– Habemus Papam![13]

Сквозь пелену в глазах я смотрела, как вываливаются кирпичи из окна, как падают на землю. В облачке красноватой пыли распахнулось окно. Я увидела в капелле призрачные фигуры в мантиях, потом одна подошла к окну и бросила вниз горсть белых перьев. Они поплыли в воздухе, словно собираясь взлететь, но вскоре упали на брусчатку площади. Люди ринулись поднимать их. И только теперь, когда Джулия метнулась вперед, я поняла: никакие это не перья, а клочки бумаги, сложенные пополам.

Не обращая больше внимания на грязь, пятнавшую ее юбку, Джулия подобрала один. Моя мать и Адриана взволнованно заглядывали через ее плечо, а она развернула бумажку и прочла вслух:

– У нас есть папа, кардинал Родриго Борджиа Валенсийский, который принял имя Александра Шестого.

– Deo Gratias![14] – воскликнула Адриана.

По ее щекам покатились слезы. Площадь вокруг меня, вероятно, взорвалась всеобщим ликованием. Но я не слышала, как толпа, словно безумная, ринулась подбирать оставшиеся бумажки, не слышала криков боли, когда чьи-то башмаки наступали на чьи-то руки и с хрустом ломались пальцы.

Потом волна звука вдруг нахлынула на меня, и я услышала пение:

– Deo Gratias, Roma per Borgia![15]

Восторженные крики разогнали голубей с карнизов собора. Я изумленно оглядывалась, слыша наше семейное имя, звучащее здесь и там, и тут Джулия вскрикнула:

– Смотри! Вон он – в окне!

Нашим слугам пришлось потесниться: папа поднял в благословении руку, толпа заорала при виде его мощной фигуры. Люди попадали на колени. Рядом со мной моя мать и Адриана тоже опустились на колени, бормоча благодарственные молитвы. Джулия дернула меня за подол:

– Лукреция, ты должна встать на колени и так показать свою преданность!

Оглушенная криками, приветствовавшими первое появление моего отца в роли папы Александра VI, нашего нового наместника Христа, я упала на колени, дрожь прошла по моему телу.

– Roma per Borgia! Рим за Борджиа!

Пьяцца заполнилась хриплыми криками, отдававшимися во всем городе, и я наконец прониклась уверенностью, что их услышала вся Италия. Мне хотелось громко смеяться, и хотя я не видела лица папочки, стоявшего в окне с поднятыми руками, я знала: он тоже наверняка едва сдерживает смех.

Он победил.

Немного погодя до нас донесся цокот копыт. Мы поспешили подняться на ноги, и в это время на площадь галопом въехала группа всадников в одеждах цветов Борджиа – малиновых и темно-оранжевых. За ними следовала пешая группа наемников. Люди расступались перед первым всадником, который скакал прямо на них, не обращая внимания на отчаянные попытки поскорее освободить ему дорогу, чтобы не оказаться под копытами.

Он натянул поводья и остановился перед нами. Снял шапку, и ему на плечи упали пряди темно-каштановых волос. Моя мать с криком бросилась к нему:

– Хуан, mio figlio![16] Сегодня наш день!

Мой брат Хуан высокомерно улыбнулся ей. Его глаза сверкали на смуглом лице. В шестнадцать лет он был уже настоящим мужчиной, широкая грудь распирала бархатный камзол. Со своими орлиными чертами и крупным носом, он излучал грубую мужественность; внешне он более всех напоминал отца.

– Может быть, сегодня и наш день, но если вы останетесь здесь, то вам грозит не увидеть его конца. Отец предполагал, что вы явитесь сюда, несмотря на его приказ не выходить на улицу. Он послал меня сказать вам: как можно скорее отправляйтесь в палаццо, пока эта шваль не распоясалась вконец. К полуночи в Риме не останется места, которого они не обгадят и не ограбят. Они уже собираются у его дворца – хватают там все, что можно.

Ужас охватил меня.

– Неужели его палаццо?!

Дом нашего отца, построенный на месте древнего монетного двора на Виа деи Бьянки, славился своей роскошью: все комнаты были расписаны фресками, заполнены изящными гобеленами из Фландрии и древностями, выкопанными на Форуме. Там бывали послы, кардиналы и приезжавшие с визитами короли. Папочка часто говорил, что это палаццо – лучшее его сокровище после детей.

Хуан пожал плечами:

– С этим ничего не поделаешь. Мы отправили людей, чтобы не допустить происшествий, но обычно толпе дают свободу. Святому отцу ни к чему мирские блага, он теперь слуга Господень, и все, чем он владеет, должно перейти к его родне. – Брат обвел пренебрежительным взглядом толпу – никто не осмеливался приблизиться. – Такое расточительство. Эта несчастная шваль превратит все в растопку или пеленки для их сопливых ублюдков.

– Ох-ох… – Адриана побледнела. – Мой дом. Нам нужно немедленно вернуться.

– Они вас проводят. – Хуан показал на своих людей. – Одну из вас я возьму на коня. – Джулия нетерпеливо ринулась к нему, но он прищурился: – Не тебя. – Его ледяной тон заставил ее замереть, а Хуан показал на меня пальцем. – Лукреция, иди ко мне.