Окно ночное Весь дом покоен, и лишь одно Окно ночное озарено. То не лампадный отрадный свет: Там нет отрады, и сна там нет. Больной, быть может, проснулся вдруг, И снова гложет его недуг. Или, разлуке обречена, В жестоких муках не спит жена. Иль, смерть по воле готов призвать, Бедняк бездольный не смеет спать. Над милым прахом, быть может, мать В тоске и страхе пришла рыдать. Иль скорбь иная зажгла огни. О злая, злая! к чему они? «Струясь вдоль нивы, мёртвая вода…» Струясь вдоль нивы, мёртвая вода Звала меня к последнему забытью. Я пас тогда ослиные стада, И похвалялся их тяжёлой прытью. Порой я сам, вскочивши на осла, Трусил рысцой, не обгоняя стада, И робко ждал, чтоб ночь моя сошла И на поля повеяла прохлада. Сырой песок покорно был готов Отпечатлеть ослиные копыта, И мёртвый ключ у плоских берегов Журчал о том, что вечной мглой закрыто. «Затхлый запах старых книг…» Затхлый запах старых книг Оживил в душе былое, В злой тоске пережитое, В тихом звяканьи вериг. Дни, когда смиренный инок, В келье тесной, близ икон, Я молился, окружён Тучей пляшущих пылинок, И славянскую печать – Прихотливые узоры – Отуманенные взоры Ухищрялись разбирать. Сон («Печальный отрок с чёрными глазами…») Печальный отрок с чёрными глазами Передо мной стоял и говорил: «Взгляните, этими руками Я человека задушил. Он захрипел, и что-то вдруг сломалось Там, в горле у него, – и он упал. То не вина иль злая шалость Была – я маму защищал. С кинжалом влез в открытое окошко Он ночью, маму он зарезать мог, – Но я подкрался, точно кошка, И мигом сбил злодея с ног». Он говорил и весь горел тоскою. В его душе гнездился тёмный страх. Сверкало близкою грозою Безумство у него в глазах. Докука-ворог На нем изношенный кафтан И шапка колпаком, Но весь он зыбкий, как туман, И нет лица на нём. Не слышно голоса его, Не видно рук и ног, И он ступить ни у кого Не смеет на порог. Не подойдёт и не пройдёт Открыто впереди, – Он за углом в потёмках ждёт, Бежит он позади, Его никак не отогнать, Ни словом, ни рукой. Он будет прыгать да плясать Беззвучно за спиной. Ландыш пленительный
Ты дорогой шла пустынной, Где в лесу синела мгла. Ландыш белый и невинный Ты зачем-то сорвала. И зачем его сжимала И над ним дышала ты, Я не понял, – разве мало Созерцанья красоты? Или в грудь свежее льётся Воздух, сквозь цветы струясь? Иль мечтою создаётся С зельем родственная связь? Нет, другое что-то было Для тебя в цветке твоём, И тебя к нему манило Что-то сладостное в нём. И в забвении суровом Я не знал, чем ландыш мил, И каким соблазном новым Он мечты твои пленил. Волшебница Лилит Я был один в моём раю, И кто-то звал меня Адамом. Цветы хвалили плоть мою Первоначальным фимиамом. И первозданное зверьё, Теснясь вокруг меня, на тело Ещё невинное моё С любовью дикою глядело. У ног моих журчал ручей, Спеша лобзать стопы нагие, И отражения очей Мне улыбалися, благие. Когда ступени горных плит Роса вечерняя кропила, Ко мне волшебница Лилит Стезёй лазурной приходила. И вся она была легка, Как тихий сон, – как сон безгрешна, И речь её была сладка, Как нежный смех, – как смех утешна. И не желать бы мне иной! Но я под сенью злого древа Заснул… проснулся, – предо мной Стояла и смеялась Ева… Когда померк лазурный день, Когда заря к морям склонилась, Моя Лилит прошла как тень, Прошла, ушла, – навеки скрылась. Злая ведьма Злая ведьма чашу яда Подаёт, – и шепчет мне: «Есть великая отрада В затаённом там огне. Если ты боишься боли, Чашу дивную разлей, – Не боишься? так по воле Пей её или не пей. Будут боли, вопли, корчи, Но не бойся, не умрёшь, Не оставит даже порчи Изнурительная дрожь. Встанешь с пола худ и зелен Под конец другого дня. В путь пойдёшь, который велен Духом скрытого огня. Кое-что умрёт, конечно, У тебя внутри, – так что ж? Что имеешь, ты навечно Всё равно не сбережёшь. Но зато смертельным ядом Весь пропитан, будешь ты Поражать змеиным взглядом Неразумные цветы. Будешь мёртвыми устами Ты метать потоки стрел, И широкими путями Умертвлять ничтожность дел». Так, смеясь над чашей яда, Злая ведьма шепчет мне, Что бессмертная отрада Есть в отравленном огне. |
