Выезжая на таком роскошном автомобиле, Лукино хотел по-прежнему в глазах всего мира быть первым, лучшим, способным на любые действия. Сестры не решались на покупку. Братья сказали, что и думать об этом нечего. Тогда Лукино, узник инвалидной коляски, потрясая палкой, стал в ярости метать громы и молнии. Сцена закончилась оскорбленным выкриком: «Никогда в жизни я ничего у вас не просил и ничего от вас не имел. Неужели вы откажете мне в этой малости?»

Ничего не просил? Ничего не имел? Этот человек своим образом жизни и бешеными расходами на театр довел семейство Висконти до разорения, а теперь заявлял, что никогда ничего не просил! Ах, Лукино, Лукино… В результате он-таки получил вожделенный автомобиль и до конца своих дней жил, как король.

Но кроме капризов, к Лукино действительно стали возвращаться силы. Обладая потрясающей жизненной энергией, он, несмотря на инвалидную коляску, с энтузиазмом возобновил работу в театре, кино, опере. Как в лучшие годы…

Моя постановка «Бала-маскарада» в «Ла Скала» дала мне еще одну приятную возможность работать с Пласидо Доминго, с которым мы познакомились на концерте в соборе Св. Петра. Теперь он был самым знаменитым тенором мира.

В это время мой агент Деннис ван Таль позвонил из Лондона и сказал, что я первый в списке режиссеров для постановки телевизионного фильма о жизни Христа, который предполагается показать по всему миру. У этого проекта было все в порядке с финансированием и неограниченные возможности для производства, и Деннис настаивал на его важности. Он ждал, что я буду прыгать от радости, но я встретил это предложение с большим сомнением, даже, скорее, в штыки. Мне казалось, что данный в больнице обет потрудиться во имя идеалов веры уже полностью выполнен. У меня в голове были совсем другие планы, например, «Ад» Данте.

И было даже страшно подумать, как можно экранизировать жизнь Иисуса. Я еще не отошел от моральной усталости после «Брата Солнце» и малоприятных отзывов английской и американской критики. Что, дать им еще одну возможность попировать на моих костях? А с другой стороны, нельзя забывать, сколько радости принесла мне эта картина. С тех пор как она вышла, дня не проходило, чтобы ее где-нибудь не показывали, и всегда с успехом.

Я часто вспоминаю такой эпизод: я был в Рио на премьере фильма, и меня пригласили заехать в Перу на обратном пути в Лос-Анджелес. По техническим причинам самолет прибыл в Лиму с пятичасовым опозданием. Было одиннадцать вечера, и я не думал, что кто-нибудь меня еще дожидается, но увидел сцену, которая одновременно удивила и растрогала. Многотысячная толпа терпеливо ждала моего прибытия с горящими свечами и пела в знак приветствия гимн Франциска. «Брат Солнце» стал тем, что принято теперь называть культовым фильмом.

Однако мысль о новом фильме на религиозную тему, да еще о самом великом герое, об Иисусе, совершенно меня не привлекала. Я предложил своему агенту выкинуть все это из головы, сказал, что снимать не буду, и занялся другими проектами. Их было немало — театр и опера по всему миру и «Ад».

Чем бы я в то время ни занимался, о чем бы ни думал, мои мысли по-прежнему занимала Каллас, я все время ощущал горький привкус нашего разрыва. Как и все ее друзья, я тревожился о ней: она исчезла, не выходила из дому, не отвечала на телефонные звонки. Любая связь поддерживалась через пренеприятную греческую пианистку Вассу Деветци, которая утвердилась при Марии и стала главным человеком в ее жизни.

В Рим приехал новый директор «Ковент-Гардена» Джон Тули, и мы заговорили о возможности вернуть Марию в театр, где она так успешно пела в «Тоске». Я уже давно вынашивал идею специально для нее — «Коронацию Поппеи» Монтеверди с постановкой на площади Капитолия в Риме. Поговорив об этом с мэром Рима, сразу получил его согласие и обещание всяческого содействия. Для возвращения Марии на сцену лучшего и придумать было нельзя. Мы могли поставить оперу в Риме, затем, при участии Тули, — в Лондоне, а вслед за этим в «Ковент-Гардене» осуществить новую грандиозную постановку «Веселой вдовы» Легара. Мы знали, что связаться с Марией нелегко, и попросили помощи у Мишеля Глотца, ее агента и близкого друга, но, увы, и его звонки фильтровались бессменной Деветци.

Оказавшись в Лондоне, я предпринял несколько попыток поговорить с Марией по телефону. Безуспешно. Тогда я с сильным провинциальным акцентом попросил позвать Бруну, служанку Марии, представившись ее братом. На звонок, как всегда, ответила вездесущая Деветци. Я сказал, что мне срочно надо поговорить с сестрой по неотложному семейному делу. Деветци с подозрением выслушала меня, задала массу вопросов, но в конце концов решилась подозвать Бруну. Я сразу попросил Бруну не выдавать меня и передать Марии, что мне непременно надо с ней увидеться, и оставил свой лондонский телефон.

На другой день Бруна позвонила и осторожно прошептала, что Мария завтра придет в кафе в Булонском лесу. Она добавила, что они с Марией ходили на «Брата Солнце», и обе очень плакали, мой фильм их необычайно тронул. На следующее утро я сел в самолет и, наверно, впервые в жизни вовремя пришел на место встречи. Мария появилась через пятнадцать минут, бледная и напряженная, но очень элегантная в костюме от Шанель и темных очках.

Она вела себя непринужденно, как будто мы продолжали прерванный пару дней назад разговор: очень хвалила «Брата Солнце», болтала о предстоящих поездках и ежедневных вокальных упражнениях. Потом неожиданно спросила, что мне от нее надо. Зная о ее нежелании говорить о работе, я призвал на помощь все свое мужество и очень осторожно стал описывать наш с Тули новый проект. Она посмотрела на меня как на полоумного и сказала:

— Какой же ты еще молодой! Я и представить не могла, что ты такой молодой!

— Да что ты говоришь? — подыграл я со смехом. — Мы же одногодки. Я даже старше, я февральский, ты декабрьская. Раз я молодой, то и ты тоже. У нас впереди большое будущее!

Этот всплеск подогрел нашу старую дружбу. Она заметила, что если вернется на сцену в «Поппее» (хорошее название!), все скажут, что у нее не осталось голоса на великие роли и приходится перебиваться речитативом, где много говорят и мало поют. И возмущенно рассмеялась, когда речь зашла о «Веселой вдове»:

— Франко, давай говорить серьезно, — сказала она. — За кого ты меня принимаешь, за шансонетку?

Я стал умолять ее всерьез подумать над предложением, напомнил, что так было вначале и с «Тоской», что она отдает себя в любящие и заботливые руки. На этом разговор закончился, но она обещала позвонить перед отъездом в Грецию.

— Где ты завтра? — спросила она.

Я замялся:

— Не уверен, но думаю, что в Риме.

Мария рассмеялась:

— Тебе не надоело крутиться как волчок по всему миру? Счастливчик.

Прощаясь, я без обиняков спросил о Деветци и компании:

— Что это за люди? Кто эта неприятная гречанка?

Ледяная пауза.

— Это моя компаньонка. Рядом со мной еще никогда не было более преданного и терпеливого человека.

Я не оставил реплику без ответа.

— Рад этому, но это не основание для того, чтобы позабыть всех друзей и заставлять меня прибегать к школьным уловкам, чтобы с тобой поговорить. — В ее глазах заиграла улыбка. Я продолжил:

— Твои друзья обеспокоены и обижены. Из-за этой женщины до тебя не добраться.

— А ты скажи моим друзьям, что я им больше не игрушка. Те времена прошли, — зло сказала она.

Мне это очень не понравилось.

— Я говорю о людях, которые ради тебя готовы на все. Они стремятся к тебе только потому, что любят. Мы очень, очень беспокоимся.

Мария не ответила, подозвала знаком шофера Ферруччо и уехала, помахав на прощанье перчаткой.

Когда она на другой день позвонила мне в Рим, я ушам своим не поверил. Она много думала насчет «Поппеи».

— Как жалко, что там только одна ария и дуэт для главной героини. Может, можно добавить еще музыки из какой-нибудь другой оперы Монтеверди?