К тому же вокруг оказалось множество женщин, чьи мужья были на фронте. Он как сыр в масле катался среди одиноких, стосковавшихся по любви женщин. Замужние дамы были его коронным номером. После истории с Коринной отец почти никогда не охотился на девочек. Его женщины должны были соответствовать следующим требованиям: высокие, пышные, страстные, а главное, замужние.
Он терпеливо ждал, когда мужья приедут домой на побывку и затем вновь вернутся на фронт, тут и вступал в игру. Таким образом, вероятный отпрыск относился на счет законного супруга. Уж не знаю, сколько сводных братьев и сестер наплодил отец во Флоренции и ее окрестностях в те годы, между 1915-м и 1918-м. Все его дети родились и выросли, ничего не подозревая, в почтенных городских семействах — Герардини, Мартелли, Гори, Вентури, Пиккарди… И лишь одному Богу известно, о скольких никто ничего не знает!
Нет сомнений, что Коринна прекрасно понимала, что за человек достался ей в мужья, но она принадлежала к тому типу женщин, которым льстит мысль, что муж пользуется таким успехом у других. Она просто закрывала на это глаза. Пока он не встретил мою мать — и началась совсем другая история.
Моя мать, Алаида Гарози, была известной во Флоренции портнихой и владела дорогим ателье в самом центре, на площади Витторио Эмануэле II. Она была замужем за адвокатом Альберто Чиприани, который по болезни был вынужден оставить практику и подолгу лечиться в дорогих санаториях и частных клиниках. Думаю, у него был туберкулез. Маме пришлось самой зарабатывать на все и на всех, прежде всего на троих детей: Адриану, совсем юной вышедшую замуж за биржевого брокера из Милана, Убальдо, рослого парня, который только и мечтал, чтобы стать футболистом, и очаровательную малышку Джулиану, по-домашнему Буби. Мама работала с утра до вечера. Она была красива и обаятельна, любила музыку и прекрасно играла на фортепьяно. Ее любимым композитором был Моцарт, и я помню, как она пела, чтобы отвлечься от работы, отрывки из «Дон Жуана» и «Женитьбы Фигаро». Она никогда никому не жаловалась на пустоту, образовавшуюся в ее женской жизни из-за неизлечимой болезни мужа. Клиентки ее обожали, и в ателье постоянно собиралось живописное и пестрое общество флорентийских дочерей Евы, от аристократок высшего света до дам сомнительных добродетелей. Мой отец поставлял в мамино ателье самые дорогие и модные ткани — шелка с озера Комо, английскую шерсть. Она была его любимой клиенткой, а вскоре стала объектом пристального внимания другого рода. Отец настойчиво и молчаливо ухаживал за ней — он понял и ее одиночество, и тоску по любви. Очень скоро они страстно влюбились друг в друга. Судя по всему, оба потеряли голову и стали совершать безрассудные и вызывающие поступки. Хватало и пикантных историй, быстро сделавшихся достоянием городских сплетников. В тридцать девять лет мать забеременела, и все знали, что дитя, которое она носит, вовсе не от мужа, который в это время умирал в больнице в Пратолино. Ее дочь Адриана, еще совсем молоденькая, тоже готовилась стать матерью, вот и получилось, что Алаида ждала рождения ребенка как раз тогда, когда вот-вот должна была стать бабушкой и вдовой.
Это известие хоть и вызывало у многих смех, в конце концов, всколыхнуло волну ханжеского возмущения. В закрытом флорентийском обществе разразился скандал, от мамы стали отворачиваться клиенты и даже друзья. А те, кто ее любил и остался верен, советовали «для ее же блага» немедленно прервать все отношения с Корси и, главное, избавиться от «бастарда», которого она носила под сердцем. Ее собственная мать даже привела к ней в дом акушерку, чтобы тайно и «безопасно» сделать аборт. Но мать была непреклонна.
Это дитя было прямым доказательством ее любви к моему отцу, и она предавалась туманным и невероятным фантазиям о том, как отец разведется, женится на ней, и они втроем будут настоящей семьей.
— Алаида, да ведь в Италии нет развода, — убеждали ее друзья.
— Пока нет. Но Муссолини обещал скоро его ввести. Я буду за него голосовать. И не говорите мне про аборт, я на это никогда не пойду.
Один за другим ее оставили почти все друзья. Среди немногих оставшихся была тетя Лиде, чье семейное положение тоже оставляло желать лучшего — она жила с женатым мужчиной. Тетя Лиде была кузиной отца и знала их историю с самого начала. Она посоветовала матери не терять мужества и рожать. «Прими волю Божью, — говорила она. — Он знает больше нашего».
Итак, Алаида, чтобы произвести меня на свет, бросила вызов предрассудкам и неприятию всего общества. Подарив жизнь мне, на собственной она поставила крест. Я благодарен матери за ее мужество. Стоит ли удивляться, что я убежденный противник абортов?
На последних месяцах беременности мать овдовела. Я так и не смог узнать, как отреагировало семейство Чиприани, когда мать явилась на похороны с животом, но могу себе это представить: стыд, возмущение и ярость. Перед родами мама уехала в небольшую клинику на окраине Флоренции. Роды ожидались тяжелые, она очень страдала. И отец, говорят, тоже. Прячась в машинах друзей, он караулил возле клиники день и ночь в ожидании известий или курил и пил кофе в барах неподалеку. Наконец я появился на свет. Когда отец узнал, что родился мальчик, он откупорил шампанское: мальчик, о котором он всегда мечтал, дитя любви!
Сразу возник вопрос о моей фамилии. Я не мог называться Чиприани, потому что семья покойного мужа угрожала скандалом и судом. Про фамилию Корси и говорить было нечего. Вот мне и записали, что родители неизвестны. Все знали, кто мои родители, но в документах нельзя было написать ничего, кроме «N.N.», то есть nescio nomen — фамилия неизвестна. Уже потом мне рассказали, но это неточно, что согласно средневековому правилу во Флоренции фамилия незаконнорожденного ребенка должна была начинаться на букву алфавита, которая падала на день, когда тот родился, — каждый день новая буква, а затем заново весь алфавит. На день моего рождения пришлась Z. Мать вспомнила арию из оперы Моцарта «Idomeneo», где упоминались zeffiretti — порывы легкого ветерка (зефира)[2]. Это слово ей необычайно понравилось. Так мне была выбрана фамилия, но переписчик сделал в книге записей ошибку, и вместо Дзеффиретти я стал Дзеффирелли.
Такую фамилию на всем белом свете ношу только я, как память о безумстве матери…
После моего рождения отец и мать стали более осторожны. В надежде успокоить бурю мать решила не выкармливать меня сама и не оставлять во Флоренции. Меня отправили в деревню километрах в сорока от Флоренции к кормилице Эрсилии Инноченти, крестьянке, которую отыскала тетя Лиде. Семья Эрсилии была очень бедна, они жили в старых домишках, стоявших высоко на холмах дивной долины Помино. Чистый воздух, оливковые деревья, виноградники, вековым трудом отвоеванные у неблагодарной природы. Мама навещала меня каждую неделю, обычно по воскресеньям. Она приезжала в экипаже, пряча лицо под вуалью, чтобы защититься от пыли, но, скорее всего, чтобы не быть узнанной.
«Госпожа приехала! Приехала госпожа!» — возбужденно перешептывались крестьянки, когда появлялась эта прекрасная и загадочная женщина. Мама целый день проводила со мной, веселилась как девочка, подкидывала на коленях, целовала и напевала песенки. Она подолгу беседовала с Эрсилией и ее домочадцами, дарила всем подарки, а к вечеру садилась в экипаж и с грустью возвращалась во Флоренцию. Обнимая Эрсилию, она всякий раз вздыхала: «Как бы мне хотелось остаться с вами…»
Не знаю, навещал ли меня отец, но считаю это вполне вероятным: он гордился мной. Его жена родила ему только дочь, Фанни, и потом уже не могла иметь детей. Основной причиной его разлада с женой была ее неспособность родить ему сына, которому бы он передал «почтенную» фамилию Корси. Для матери это имело первостепенное значение из-за ее безумных фантазий о разводе и о семье, которая будет построена вокруг меня — наследника.
