С большим удивлением я узнал, что он азартно болеет за мою команду — за «Синих». Только эта его тайная страсть выдавала, что он тоже человек из плоти и крови. Как большая часть молодежи, я обожал футбол, древний вид спорта, доведенный во Флоренции до настоящего искусства. Я играл неплохо и даже снискал некоторую известность. Моя команда гордилась мной, меня узнавали на улице и пожимали руку.
Учиться я мог не только у Макиавелли, многим флорентийцам было чему меня научить, с чем познакомить.
Самой большой загадкой для меня всегда был «Давид». Еще когда я разглядывал статую в Академии, жуя хлеб с колбасой, то все время думал про того молодого человека, который вызвал, сам того не сознавая, такие нечеловеческие переживания в душе Микеланджело. Он действительно существовал? Вопрос встает всякий раз, как посмотришь на этот величественный памятник «Флорентийскому юноше». Еще бы он не существовал на самом деле! Я отлично был знаком с ним.
Это был молодой крестьянин, который пришел из деревни Виккьо-ин-Муджелло, чтобы устроиться на работу в песчаный карьер на берегу Арно. Микеланджело увидел его впервые, когда он вылезал из реки, искупавшись после работы, прекрасный, как древние статуи, которые появлялись из-под земли во время раскопок в Риме. Это было началом бурной трехлетней связи между завоевателем и завоеванным, о которой много что говорили, но мало что знали. Никому точно не было известно, кто из них завоеватель, а кто завоеванный.
Вот так я близко узнал тех флорентийцев, которые населяли мою фантазию с академических лет. Мне уже пора написать о них книгу и рассказать много интересного.
Вы только подумайте, ведь я был первым человеком, который поднялся в небо! Не верите? Зря, это чистая правда. Вот как это было. Леонардо искал смельчака, кто бы согласился полететь на его необыкновенном аппарате, над которым он работал много лет. Он долго и тщательно изучал особенности полета птиц и пытался понять, к каким доступным человеку средствам надо прибегнуть, чтобы как птица подняться в воздух. Леонардо всю жизнь мечтал об этом. Он предполагал, что воздух «тверд», как вода, поэтому если человек может держаться на воде и плавать как рыба, то должен держаться и в воздухе и летать как птица. После долгих лет исследований и поисков, он, наконец, построил потрясающий аппарат.
Я, не раздумывая, согласился. Это удивительное приключение, которое невозможно описать словами. Немало времени — не могу сказать сколько из-за охватившего меня волнения и возбуждения — я находился в воздухе и понял, что значит парить, освободившись от веса тела, отдавшись на волю ветра. К сожалению, все закончилось не так уж хорошо, но могло быть значительно хуже. Жизнь мне спасла вода в заросшем тростником пруду, куда я упал вместе с летательным аппаратом. Чудом я не расшибся, отделался парой царапин. Но аппарат рассыпался на части, и огорченный Леонардо так и оставил его гнить в пруду.
Наверно, кто-нибудь спросит: «Как же ты всегда оказывался на месте в самые важные минуты?» Такой уж у меня характер, я вечно сую нос везде, где мне интересно. Так получилось, что я понравился Макиавелли, и он сделал меня помощником Бьяджио Мартелли, с которым мы каждые две недели ходили выплачивать жалованье Микеланджело и Леонардо. Я сделался у них своим человеком, они были рады видеть меня, потому что я приносил им деньги.
Леонардо смотрел на меня с особой симпатией, а Микеланджело всегда был возбужден и раздражен, хотя никто, и он сам в первую очередь, не знал тому причины. Больше всего меня удивляла его постоянная резкость с Пьеро — так звали паренька, с которого он ваял «Давида». Тот же, величественно красивый, оставался совершенно равнодушным к оскорблениям и угрозам и продолжал неподвижно стоять, будто уже был изваян из мрамора. Это его спокойствие в конце концов побеждало ярость мастера, который неожиданно становился миролюбивым и сговорчивым и возвращался к своей глыбе мрамора. Иногда он проводил рукой по коже юноши, чтобы ощутить под пальцами изгибы его тела.
Оба погружались в свою безмолвную напряженную работу, и тогда лучше было оставить их одних, ибо мрамор начинал наполняться жизнью.
Леонардо всегда встречал меня с удовольствием, трепал по щеке или гладил по голове с особой нежностью. Я оказывал ему мелкие услуги и приносил то, что ему было нужно для работы. Вместе с двумя приятелями, тоже работавшими во дворце, мы выпрашивали у охраны (тайком, потому что это строго запрещалось) трупы только что повешенных в Барджелло преступников, которые полагалось сбрасывать со стены на съедение свиньям. Когда становилось достаточно темно, мы перевозили тела на телеге какого-нибудь грубого ремесленника в мастерскую Леонардо, который ждал нас в нетерпеливом волнении с зажженными свечами. Он крепко запирал двери и окна и возвращался к своим анатомическим изысканиям. Отлично помню движения его рук, когда он вскрывал трупы, находил что-то интересное и набрасывал со скоростью молнии свои рисунки.
Мы, мальчишки, с отвращением смотрели в другую сторону и в конце концов усаживались куда-нибудь в уголок и засыпали. А пробуждаясь при первых лучах солнца, видели, что Леонардо по-прежнему погружен в работу и не торопится прервать ее, чтобы ремесленник мог забрать тело.
Макиавелли никогда со мной об этом не говорил, и я был уверен, что он ничего не знает. Но как-то он велел эконому выдать мне денег на расходы под названием «научные изыскания за счет городской казны».
Я настолько слился с жизнью моих флорентийских друзей, что их жизнь сделалась моей. А в довершение всего я безнадежно влюбился в Клариче, младшую дочь Лоренцо Великолепного. Мы были знакомы с детства и поклялись друг другу в вечной любви. Но потом Клариче со всей семьей отправилась в изгнание, и мы много лет прожили вдали друг от друга.
Мы уже стали взрослыми (мне — восемнадцать, ей — шестнадцать), когда снова встретились в Пизе, куда Макиавелли отправил меня по делам. Я сразу понял, что никогда не переставал ее любить. Мною овладела безумная страсть, я был готов на все, даже предать родной город, лишь бы она стала моей.
Воображение помогло мне найти способ соединиться с Клариче незабываемой ночью, и плодом этой страсти, разумеется, стало дитя. Мой сын и сын Медичи! Невообразимая, невероятная история! И чем же она могла закончиться? Очень просто. В моих воспоминаниях мечта стала реальностью! Чем-то, что я прожил на самом деле…
Поверьте, очень часто воображение может дать нам гораздо больше, чем любая реальность. Значит, флорентийцы — это не выдумка? Чем дольше я живу, тем больше убеждаюсь, что это так. В любом случае это история, которая вполне имеет право на существование, она действительно могла бы произойти. Это и объясняет мое упорное возвращение к проекту, в котором я всегда поддерживал жизнь, поливая и удобряя его, как растение, в надежде, что в один прекрасный день оно зацветет.
Меня утешает мысль, что многие художественные натуры (писатели, художники, музыканты, режиссеры) пронесли через всю жизнь какую-нибудь мечту, которая сохранялась в их душе, даже если никогда не была реализована.
Джузеппе Верди, например, после «Макбета» втайне мечтал о «Короле Лире». И хотя «Король Лир» так никогда и не был написан, музыка, которую Верди в душе посвятил ему, обогатила другие его шедевры. Сколько идей из нереализованного «Короля Лира» было в его голове, когда он задумывал «Бал-маскарад», «Симона Бокканегра», «Дон Карлоса» или «Отелло»?
Думаю, у каждого есть своя тайная мечта, которая питает и поддерживает творческий процесс. Я уже рассказывал вам еще об одной такой мечте, с которой прожил сорок лет, мечте, вдохновленной воспоминаниями об английских дамах Флоренции — о фильме «Враги», которым хотел дебютировать в кино в 1953 году. Благодарю Небо за то, что моя счастливая звезда заставила меня дожидаться этого фильма сорок лет!
