Есть одно яркое воспоминание, которое, возможно, укажет ключ, открывший нам все двери или, по крайней мере, показавший способ их открыть.

Иногда в нашей компании оказывался кто-нибудь, кого мы сразу относили к категории зануд, пессимистов, нытиков. Мы просто переставали обращать на этого человека внимание, поворачивались к нему спиной и старались избавиться, как от чумного. А если у него хватало духу вернуться со своими жалобами и нытьем, мы набрасывались на него без долгих рассуждений.

Помню, как однажды Умберто Тирелли закатил такому типу сцену, когда тот пришел к нам не облегчить душу, а сбросить на наши плечи свои проблемы. Вот как отреагировал на это Умберто. «К нам приходят радоваться, — вопил он. — Входишь в эту дверь — оставь проблемы, неприятности и жалобы на улице! Они нас не волнуют, это твое личное дело! Мы тебе тут не монахини-утешительницы, понял? Заруби это себе на носу!»

Поначалу к нам часто попадали люди с хмурыми лицами и потухшими глазами, но они получали немедленный отпор в стиле Умберто. Их становилось все меньше и меньше, а потом они и вовсе исчезли.

Загадка нашего движения вперед заключалась как раз в вере в жизнь, в оптимизме, чего бы это ни стоило. Именно так, очевидно, нам удалось преодолеть все преграды и трудности.

Вы искали ключ к успеху? Вот он! Но и талант здесь нелишний.

Все это происходило пятьдесят лет назад. К сожалению, сегодня жизненный путь многих уже завершен, в их числе Умберто, Мауро и Данило. Но многие живы, и мы по-прежнему плывем по бурным морям кино и театра.

Одним словом, сказка еще не кончилась. А потом начнутся новые сказки, и их будет очень много. Пьеро Този, самый знаменитый в мире художник по костюмам, доводит меня до белого каления тем, что отказывается от всех предложений. Он даже слышать о них не хочет — решил, что больше работать не будет. Вместо этого он намерен (и это единственное, что может меня с ним примирить) сосредоточить свои силы на преподавании. Думаю, молодежи очень повезло, что такой человек будет обучать их основам ремесла, которому они хотят посвятить жизнь. Как и в наше время, в их возрасте мы тоже учились у своих предшественников. Но в глубине душе у меня есть возражения. В нашем деле первое — это работа, а уже потом разговоры. Факты и только факты имеют, на мой взгляд, значение. А слова, даже очень умные, — это всего лишь сотрясание воздуха. Остается только то, что научились делать руки. Одним словом, покажи нам, как все происходит, а не рассказывай об этом.

Сегодня молодые поколения растут и формируются с трудом именно потому, что у них нет четко обозначенных вех и никто не может показать им, как надо работать. Их состояние должно внушать нам серьезную тревогу. Я вспоминаю, сколько у нас в юности было ежедневных, постоянных примеров, сколько было школ, которых больше нет.

Национальная Академия драматического искусства, в прошлом кузница актеров многих поколений, сегодня не в состоянии выращивать новые таланты. И совсем уж непростительно создание и узаконивание других направлений (которые при всем желании нельзя назвать школами), где молодежь обучают именно тому, что надо отправить на помойку.

Это места, где модному режиссеру разрешается провозглашать новое евангелие, по которому школы актерского мастерства вообще не нужны и все могут играть, ничему не обучившись. Следуя такой логике, отказывающей актеру в профессиональном достоинстве, почему бы и за строительство мостов не взяться тем, кто не имеет инженерного образования, или доверить больницы тем, кто не провел юность над учебниками по медицине, а «Травиату» на сцене пусть поют те, кто никогда не брал уроков музыки.

Режиссер, которого я имею в виду, на ком лежит ответственность за уничтожение искусства декламации, — это, если вы еще не догадались, Лука Ронкони.

«Ла Скала», мой любимый старый «Ла Скала», теперь полностью реконструированный, пригласил меня поставить к открытию следующего сезона новую «Аиду»[124]. Какое прекрасное возвращение через четырнадцать лет, после неудачного «Дон Карлоса» с Мути. Сразу хочу предупредить: несмотря на все волнения в вечер премьеры, я буду стараться рассматривать спектакль в перспективе будущего, а не как поиск утраченного времени. Уж скорее тогда обретенного. И обрести я его хочу как можно более празднично.

Мое рабочее расписание по-прежнему заполнено до отказа. Свою афинскую постановку «Паяцев» я хочу показать в Москве. А еще у меня есть новая «Травиата» для римского театра. Как, еще одна? Да, еще одна! Давайте не будем забывать Карлоса Клейбера, который был глубоко убежден, что любой шедевр живет столько раз, сколько раз поднимается занавес. Главную партию на этот раз будет петь Ангела Георгиу, остальные исполнители ей под стать. Опять же в Риме будет показан тот самый «Дон Жуан», а затем на веронской Арене новый «Набукко» — опера, которую я еще никогда не ставил. Существует какая-то причина? Загадка? Вовсе нет, я отлично знаю, почему. Это опера с чудесной музыкой, жемчужина которой — знаменитый хор, но на мой вкус она чересчур торжественна и легко может превратиться в изысканное снотворное.

Будем надеяться, что мне придет в голову какая-нибудь удачная идея и зритель не получит еще одну «тощищу». Ораци клянется, что эта опера на третьем месте по популярности в Арене. Ну, раз он в этом так уверен…

Что там у меня еще?

А, вот что: вокруг меня снова запели кинематографические сирены. Речь идет о проекте, который преследует и завораживает меня уже много лет. Сейчас расскажу.

В конце июня 2003 года я вернулся во Флоренцию поучаствовать в конференции, организованной всевозможными спонсорами по поводу подготовки празднования пятисотлетия «Давида» Микеланджело. Торжественный ужин проходил в Галерее Академии художеств, под наблюдательным и строгим взором моего любимого «Флорентийского юноши».

Английская колония была представлена очень широко, хотя отсутствие «скорпионов», увы, уже исчезнувшего вида, очень чувствовалось. Было много американцев, знаменитых и не знаменитых, но влюбленных в мой родной город, и множество других друзей Флоренции, на любой вкус. Сидя за роскошным столом во всю длину Галереи, я вспомнил те стародавние времена, когда в перерыве между занятиями в Академии мы, жуя хлеб с чесночной колбасой, ходили как раз к «Давиду» или к «Рабам».

Меню за ужином было изысканным, но чесночная колбаса, с жадностью поглощаемая в этом священном месте больше полувека назад, вспоминалась как нечто куда более вкусное и живое.

В конце ужина, после довольно скучных речей и приветствий, мы с несколькими старыми приятелями уселись на лавочках на площади Сан-Марко. Как нетрудно представить, сразу начались воспоминания о том о сем: окончание уроков в школе, уже ушедшие друзья, немецкие танки на этой площади 8 сентября 1943 года…

Эта книга воспоминаний и ассоциаций неизбежно должна была привести меня, с чувством благодарности судьбе, к размышлениям обо всех дарах, которыми щедро осыпала меня жизнь. Самым ценным даром, наверно, оказалось решение Творца подарить мне жизнь во Флоренции и возможность вырасти в этом городе в окружении высочайших достижений культуры и искусства.

В тридцатые годы я еще мальчиком жил с тетей Лиде на четвертом этаже на площади Сан-Марко, напротив доминиканского монастыря, который был построен Микелоццо по приказу Медичи, где Беато Анджелико оставил потомкам шедевры живописи. А на другой стороне площади — архитектурный факультет, Художественная школа, Академия художеств (школа и музей), где находится «статуя статуй» — «Давид» Микеланджело. Еще сто метров вперед, и вот площадь Благовещения Пресвятой Девы, место, где дух захватывает от гармонии и совершенства. Она была задумана Брунеллески, а затем доведена Делла Роббиа до идеала.