До меня так и не доходило:
— Ты имеешь в виду реконструкцию, а не строительство?
Сергей рассмеялся, встал и снял со стены фотографию:
— Вот так было семь лет назад.
На фотографии было здание, напоминающее казарму, с тоскливым, как у почты, фасадом. Я занервничал. Он что, смеется надо мной? Сергей позвал метрдотеля, который принес альбом с фотографиями, сделанными во время работ. Я не мог поверить своим глазам.
— А резчиков по дереву, а кузнецов, а обойщиков где вы взяли?
— Работают они медленно, — объяснил мне Сергей, — но дело свое знают хорошо. Может, по наследству передавали, от отца к сыну.
И это тоже Россия.
У Сергея очень ясные и интересные взгляды на историю и политику. Когда я был свободен от репетиций, мы с удовольствием гуляли по Москве, и он знакомил меня с ее тайнами. Мне нравилось дышать воздухом «матушки Руси», а по мнению Сергея, Россия должна была вновь стать Русью-матушкой.
Мы говорили с ним обо всем. Я прошел с ним ускоренный курс русской культуры, перепрыгивая с одной темы на другую.
Однажды он неожиданно заговорил об Алексисе де Токвиле и спросил, читал ли я его. Не без гордости я ответил, что хорошо помню его книгу 1830 года «Демократия в Америке». И мы вместе стали вспоминать теорию де Токвиля, согласно которой после трагического краха Французской революции, разочарований, ошибок Наполеона, нежно лелеемая мечта о великой Европе рухнула. Де Токвиль считал, что будущее Европы будет зависеть от отношения двух великих политических образований: Америки и Англии на западе и России на востоке.
Сергей повторял наизусть теорию де Токвиля:
«Сегодня в мире существуют две великие державы, которые имеют одно назначение и одну ответственность за движение цивилизации вперед. Это русские и англо-американцы. Весь мир мается на одном месте, а эти две нации несутся вперед, как молнии. Любопытно наблюдать, как они движутся с очень разных исходных точек: одна от культа свободы, другая от идеи послушания Государю. Но обе избраны волею Небес, чтобы править доброй половиной Земли, от Сан-Франциско, через всю Европу и Россию, до Владивостока».
Больше всего поражает в пророческом видении де Токвиля то, что он за несколько десятилетий объявил о грядущем открытии новых источников энергии, которым суждено смешать все планы, и неважно, что источники оказались на самом деле не теми, которые он имел в виду.
«Вы в самом деле хотите вечно зависеть от шантажа арабов, которые в глубине души презирают вас и ненавидят, будучи непримиримыми врагами вашей культуры? Может, вы сумеете понять в будущем, насколько нуждаетесь в России, как Россия уже поняла, что нуждается в вас? Будущее этих двух культур не в бесконечном противостоянии, а в привычной гармонии, как у сестер — дочерей одного отца, христианства».
Сегодня Россия — планета, близость которой мы должны ощутить, у нас слишком много общих ценностей. Россия найдет свой путь к свободе, но на это не хватит жизни одного поколения. Ее свобода может очень отличаться от привычной нам, но это не обязательно дурно для них или даже для нас. Она может помочь нам пробудить идеалы, встряхнуться ото сна, в который мы погружены.
Конечно, столкновение с этой страной приводит нас к тревожным размышлениям. Русский народ стремится обрести ту свободу, которой был лишен три четверти века, тогда как мы наслаждались ею шестьдесят лет и теперь пользуемся каждым удобным случаем, чтобы поставить ее под удар. Трагическая ирония заключается в том, что те, кто задушил свободу России, пытаются сегодня отобрать ее у нас (я имею в виду все тех же злодеев).
Флоренция, которая считается самым цивилизованным городом мира, как раз в тот период стала ареной этого безумства, а от ее политического и культурного кредо остался лишь скелет. На город грозили обрушиться два несчастья. Одно — угроза всемирного слета антиглобалистов, которые после безобразий, продемонстрированных всему миру в Генуе, собирались развернуться в полную силу в неприкосновенной Флоренции. А второе — дискуссия вокруг проекта нового входа галереи Уффици. Был проведен международный конкурс, и его победителем стал японец Арата Исозаки. Первоклассный архитектор, если речь идет о «новой архитектуре», но все поняли, что хуже не придумать, когда он показал свой проект — гигантский «табурет» на четырех ногах, бетонный, высотой 36 метров, честное слово!
Большинство флорентийцев восприняло это как издевательство, оскорбление городу и бросилось всячески протестовать. Я, разумеется, сразу влез в первые ряды народного протеста. И кто, вы думаете, оказался рядом со мной? Ориана Фаллачи, только что вернувшаяся из Нью-Йорка.
Где мы с ней остановились? Разве кто-нибудь упомнит? Столько воды утекло, столько всего произошло и у нее, и у меня. Но важно, что в тот момент мы оказались рядом, чтобы помочь родному городу. И надо сказать, подняли такой шум в правительстве и в народе, призывая всех к протесту, что в это дело вмешался министр Урбани (знаю, что сделал он это очень охотно). Естественно, у нас возникла масса конфликтов с мэрией, которая вела себя с нами как с глубокими провинциалами, ретроградами и врагами всего нового, но в результате ей пришлось пересмотреть весь проект. В конце концов «табуретка» полетела вверх тормашками, и этим все закончилось.
Худшее было впереди — угроза антиглобалистов захватить Флоренцию. Ориана приняла очень близко к сердцу опасность, нависшую над городом, и, как умела только она, очертя голову бросилась в бой. Мы с ней действовали как сиамские близнецы и сумели разбудить город, который со времени наводнения никак не проявлял свою жизнеспособность. Мы подняли такой крик, что городские власти, торговцы, люди всех социальных и культурных слоев по-настоящему встревожились.
Ориана становилась все популярнее, она со всеми умела говорить на каком-то особом, подкупающем языке — в этом она была настоящим виртуозом. И при этом ничего не боясь, несмотря на угрозы, которые очень тревожили всех, кому Ориана была дорога. Эти угрозы достигли апогея после крестового похода, который она устроила против мусульман, написав под впечатлением трагедии 11 сентября бестселлер «Ярость и гордость».
За ней следовала целая дюжина охранников (они были всегда и везде, но их никто никогда не видел). Я охотно разъезжал с ней по городу, мы то и дело встречали друзей, которые, не скрывая, были на нашей стороне.
Во Флоренции трубили всеобщую тревогу, в магазинах ставили бронированные двери, куда-то исчезли автомобили, повсюду были военные.
Префект Серра, человек решительный и с очень ясной головой, заявил в мэрии, что не может гарантировать порядок в городе, располагая всего шестью тысячами человек.
— Если эта банда разгуляется, как в Генуе, я не могу взять на себя ответственность за безопасность города, я буду отвечать только за своих людей. Надеюсь, вам ясно?
Я был там, среди этой кутерьмы. Серра увидел меня и подошел. Мне совершенно не хотелось надоедать ему советами и паниковать. Пока я ждал, меня осенило, что мы в «священном» месте — во дворце Медичи, месте, полном сокровищ, ревностно собранных и хранимых многими поколениями. Я сказал милейшему Серра, что не собираюсь подливать масла в огонь.
— Все равно, — добавил я, — всем и так известно, что делать: просто перекинуть эту проблему на коммунистов. Если захотят, устроят все за пять минут.
— Хорошо бы так, — засмеялся Серра.
Я предложил ему на несколько минут забыть обо всем и пойти посмотреть «Шествие волхвов» Беноццо Гоццоли в залах как раз возле его кабинета. Он улыбнулся, извинился и вернулся в свое осиное гнездо, а я пошел еще взглянуть на эту дивную фреску, да так и остался стоять перед ней как вкопанный, забыв обо всем на свете. Флоренция такая и будет такой всегда, независимо от того, кто придет в ней к власти.
