Мадам Жозен приветливо улыбнулась.

– Я так и думала, – сказала она, – я была уверена, что на первых порах он будет уставать от покупателей.

Отпустив леди Джейн обратно к Пепси, она вошла к себе в комнату, сняла шляпу и принялась приводить в порядок разбросанные вещи. Время от времени она довольно улыбалась: в одном из магазинов на Королевской улице она встретила мадам Пэшу с дочерью, и та пригласила ее на обед в день венчания Мари.

«Догадалась-таки, наконец, что я заслуживаю внимания. Давно бы так! – думала старуха. – Только бы теперь Эраст занялся делом, тогда у нас все пойдет отлично. У меня припрятан капиталец, да и кредит есть неплохой, я смогу сразу закупить немало товаров».

Мадам размечталась: ей уже виделся большой магазин с роскошными витринами, с изящной вывеской... В магазине будет и отделение колониальных товаров, где Эраст станет полновластным хозяином.

Тут она вспомнила, что ей давно пора сходить к владельцу дома, внести плату за квартиру. Вынув из кармана бумажник, она стала пересчитывать деньги. Она растратила в тот день гораздо больше, чем следовало, – желая прихвастнуть перед мадам Пэшу. И теперь ей не хватало нескольких долларов.

– Придется взять в банке, – сказала она, отпирая бюро у себя в спальне.

Весь капитал покойной матери леди Джейн, а также свои сбережения хитрая старуха запихнула в старую, рваную перчатку, которую спрятала под мелкими вещами на дне ящика. Она держала ящик запертым, ключ носила в кармане и к тому же очень редко выходила из дома. Если бы даже замок тайком взломали, никому бы в голову не пришло заглянуть в старую перчатку.

Выдвинув верхний ящик, мадам Жозен заметила в нем какой-то странный беспорядок.

«Тут кто-то рылся без меня», – мелькнула у нее мысль. Креолка в волнении стала искать перчатку.

Та была на месте. Сердце у старухи колотилось, руки дрожали. Мадам быстро вытряхнула перчатку – и к своему ужасу увидела вместо банкнот какую-то скомканную бумагу. Уронив перчатку на пол, она почти без чувств опустилась на кровать. Мадам Жозен расправила бумагу и, хотя в глазах у нее рябило, а строчки прыгали, начала вслух читать записку, догадавшись по почерку, от кого она.

«Милая maman, – писал Эраст, – я решил не входить с вами в пай, а изъять весь капитал. Если вы еще когда-нибудь вздумаете скрывать от вашего почтительного сына деньги, принадлежащие и ему, не прячьте их в перчатки, – это так неосмотрительно с вашей стороны. Я уезжаю путешествовать; мне необходимо развлечься после продолжительного и скучного отдыха. Надеюсь, ваши сплетники-соседи не посетуют на мое долгое отсутствие. Лучше всего сказать им, что я отправился в прерии к дяде.

Ваш любящий и преданный сын Эраст Жозен».

На следующее утро после исчезновения Эраста мадам Жозен вышла на крыльцо, чтобы подышать воздухом. Она тяжело опустилась на ступеньки. Лицо у нее было мертвенно-бледное, глаза потухли – было видно, что она сражена горем. Она ежеминутно подносила руки к вискам и шепотом повторяла: «Кто бы мог подумать!.. Ограбил мать!.. А я еще так ласково с ним обращалась!..» Она впала в прострацию и совершенно забыла о делах, о покупателях, даже о домашнем хозяйстве. Никогда еще в ее магазине не было такого беспорядка, как в тот день. Если заходил кто из соседей, чтобы купить какую-нибудь мелочь или просто поболтать, старуха притворялась веселой, делалась разговорчивой. Но всем было ясно, что это напускная веселость и вымученное радушие. Одна из знакомых участливо спросила, не больна ли она.

– Да, – мрачно отвечала креолка, – боюсь, не расхвораться бы. Понимаете, сын меня расстроил: решил немедленно отправиться в прерии, к дяде, и вчера укатил. А я – в растерянности. Без него я не справлюсь с торговлей, у меня нет его хватки! Может, и я скоро подамся в те же места.

Когда в то утро Пепси спросила у леди Джейн, что приключилось с тетей Полиной, девочка, заранее предупрежденная, объяснила, что у тети сильно болит голова; тетя расстроена, потому что Эраст уехал и долго-долго не вернется.

– Слышал, – говорила испанка Фернандес мужу, который уселся у окна, чтобы поглазеть на улицу, – что мадам Жозен очень расстроена отъездом сына? Она ранним утром на крыльце все вздыхала и утирала слезы. Мне ее так жаль!.. Гляди-ка, гляди, идет какая-то дама, превосходно одетая. Кто бы это мог быть?

В это время к крыльцу мадам Жозен подошла неизвестная на этой улице дама, а креолка так и бросилась к ней с радостной улыбкой. Оживившись, она горячо пожимала руку пришедшей.

– Мадам Журдан! – восклицала она.– Мадам Журдан! Какими судьбами вы к нам?

– Пришла вас порадовать! – отвечала, смеясь, мадам Журдан. – Принесла вам деньги. Вы поручили мне продать шкатулку для драгоценностей, и мне удалось ее сбыть очень даже выгодно.

– Неужели? Ах, как вы добры! Я так рада за мою девочку!

– Поверите ли, за шкатулку я получила двадцать пять долларов. Помните, вы соглашались отдать ее за десять, а мне дали двадцать пять. Ведь шкатулка – серебряная, весит немало, и притом – чрезвычайно тонкая работа.

– Да, драгоценная вещь, – проговорила с притворным вздохом мадам Жозен.

– Не хотите ли послушать о том, как мне удалось выгодно продать ее? Престранная история! Впрочем, может быть, вы мне разъясните эту загадку... Вчера вечером ко мне заехала одна из лучших моих покупательниц, мадам Ланье, та, что живет на Джексон-стрит. Вы ведь знаете банкира Ланье, это люди очень богатые. Она вышла из коляски, чтобы взглянуть на мою витрину. Вдруг побледнела и, указывая на шкатулку, в волнении спрашивает: «Мадам Журдан, откуда это у вас?» Я тут же ей сообщила, кто просил продать шкатулку. Мадам Ланье стала интересоваться вами и, рассматривая шкатулку, все повторяла, что понять не может, каким образом она попала ко мне. Я же твердила, что эту вещицу получила из ваших рук. Мадам Ланье засыпала меня вопросами. Но вы же понимаете – я не могла на все ответить. Она записала ваш адрес и фамилию, а я посоветовала ей самой съездить к вам и узнать от вас историю таинственной серебряной шкатулки.

Пока мадам Журдан торопливо пересказывала все это мадам Жозен, у той краска сходила с лица и наконец она сделалась бледной как полотно. Глаза ее испуганно забегали, от притворной улыбки перекосился рот, но она вслушивалась в рассказ гостьи, боясь пропустить хоть слово. Когда же гостья смолкла, мадам Жозен, собравшись с духом, произнесла:

– Ничего удивительного, что вас привели в недоумение вопросы этой дамы. Не сказала ли она вам, почему ей так хочется повидаться со мной?

– Сказала, сказала! «Я в недоумении, – развела она руками, – каким образом могла попасть в посторонние руки эта шкатулка? Десять лет тому назад я заказала для моей любимой подруги точно такую и велела вырезать вензель “ДЧ”».

– Надо же! Точно такую? – живо воскликнула мадам Жозен, войдя в роль любопытствующей.

– Тут мадам Ланье, – продолжала мадам Журдан, – спросила у меня, не продам ли я дорогую ей вещь. «Конечно, – говорю,– продам, для этого мне шкатулку и вручили». Я решила, видя, как ей хочется приобрести эту шкатулку, запросить двадцать пять долларов, хотя и опасалась, что она не согласится. Но, к моему великому удивлению, она и слова не сказала, отсчитала мне сполна все деньги, спрятала вещицу в карман, переспросила ваш адрес, села в экипаж и уехала. Думаю, она пожалует к вам, если не сегодня, то завтра. Вот почему я поторопилась прийти – хотела предупредить вас.

– Сколько вы хотите комиссионных? – стараясь говорить как можно спокойнее, спросила мадам Жозен и положила деньги на стол.

– Что вы, что вы, мадам Жозен! Я ничего от вас не приму. Помилуйте! Что за счеты между друзьями! И я очень рада, что смогла оказать хоть небольшую услугу вашей милой девочке. Ведь вам, наверно, нелегко ее содержать?

– Да, – тяжело вздохнула креолка. – Впрочем, у нее осталось после матери небольшое наследство в прериях. Мой сын как раз вчера уехал в те места, и я собираюсь отправиться вслед за ним. Тоскливо мне без него.