Статью не только прочитали, но и решили опубликовать, притом почти без сокращений. Когда ей позвонил, чтобы сообщить об этом, заведующий отделом культуры – хорошо, что она, хоть и посмеиваясь, телефон свой все же указала, – Тамару это потрясло так, как не потрясало, не волновало ни одно событие ее жизни. Это было самое настоящее счастье – не успех даже, а другое… Она сумела написать о том, что показалось ей важным, ее впечатления, изложенные на бумаге, воздействовали на незнакомых людей, и так сильно, что эти в глаза ее не видавшие профессиональные люди решили представить их другим людям, миллионам других людей… Миллионам! Могла ли она такое себе вообразить?!

Вот эта-то цепочка – от собственного сильного впечатления до возможности высказать его огромному количеству людей – оказалась таким новым и таким важным делом, что после этого каждый день жизни, который не был посвящен такому же по силе делу, казался Тамаре потраченным впустую.

Она приходила на работу и буквально физически чувствовала, как отсчитываются пустые минуты, бессмысленные часы. Ей было невыносимо скучно и не хотелось править чужие тексты после того как она поняла, что может писать свои.

Но может ли?.. Никто ей ничего не обещал. То есть никто, конечно, не запрещал ей пойти еще на какую-нибудь выставку или посмотреть какой-нибудь фильм, но любезный заведующий отделом культуры, до небес хваливший ее первую статью, никаких заданий ей вместе с тем не давал, а рецензию на фильм Абуладзе «Покаяние», на показ которого в Дом кино Тамара попала с огромным трудом, хоть и опубликовал, но сократил до небольшой заметки. Про «Покаяние» говорила вся Москва, и то, что такому заметному фильму отвели так мало места в газете, могло означать, что Тамара написала о нем неинтересно. Или причина в чем-то другом? Попробуй разберись!

Наверняка она понимала лишь, что вступает в сферу сложных отношений, интриг, столкновения амбиций, и успех ее в этой сфере совсем не очевиден. Оставить в таком шатком положении надежное редакторское место, в одночасье оказаться никем, и это при том, что… Тамара волновалась, грустила и не знала, как ей поступить.

Может, она и не стала бы делиться этими своими размышлениями с Олегом – он целыми днями пропадал на работе, домой приезжал только спать, потому что его завод переживал тяжелые времена, впрочем, как и все заводы в перестройку, – но странно было бы не показать ему статью про Музей личных коллекций, да и заметку про «Покаяние» тоже.

Он прочитал обе газеты в кровати перед сном и сказал:

– Увлекательно.

Такая оценка удивила Тамару. Она считала, главное в ее статье другое – неожиданность оценок, например. Обстоятельность, быть может. Но увлекательность?..

Она спросила, почему он отметил именно это.

– Потому что до конца дочитал, – ответил Олег. – Чтобы человек на тебя потратил свое свободное время, особенно когда его мало, – это, знаешь, сильно надо постараться. А у большинства, как бы ни старались, все равно не получится. Тем более мне про искусство в принципе не очень понятно и не сказать чтобы интересно. Но я все понял, во-первых, и оторваться не мог – в-главных. Мало кто может так написать, – повторил он. – Думаю, считаные единицы.

Точно так же он говорил ей про ленивые дубы – то же зерно неожиданности было в его словах, и точно так же будили они воображение.

И словно яркий свет озарил от его слов Тамарино сознание, позволив ей отчетливо увидеть происходящее с нею.

Она может писать так, чтобы люди это читали. Она не знала этого за собой, но это в ней было и вот проявилось вдруг. Нет, не проявилось еще, только начало проявляться, и теперь от нее зависит, что произойдет с этим робким умением дальше.

– Я не знаю, что мне теперь делать, – растерянно и расстроенно сказала она.

– В каком смысле? – не понял Олег.

– Я хотела бы писать еще.

– Ну так пиши, – пожал плечами он.

– Понимаешь… Меня никто не просит это делать. Меня в эту газету не только не зовут, но, думаю, изо всех сил постараются туда не пустить.

– Почему?

– Потому что никому не нужны конкуренты.

– Ты уверена? – усмехнулся он. – Капитализм еще не наступил вроде. Хотя к этому идет.

– Я не знаю, что мне делать, – повторила Тамара. – Я не могу ходить на работу, мне это мучительно стало. Все время кажется, что я впустую трачу время. Но ведь это же блажь?.. – полувопросительно проговорила она.

Олег уже собирался выключить ночник со своей стороны кровати. Но задержал руку над лампой – посмотрел на Тамару. Она не понимала, что он думает о ней, о ее словах, о том, что с ней происходит.

– Ты должна делать то, что считаешь нужным, – глядя ей в глаза своими маленькими непроницаемыми глазами, сказал он. – Настаивать на своем. Добиваться своего. У тебя нет никаких причин отказываться от той жизни, которой ты хочешь.

– Я беременна, Олег, – сказала Тамара.

В этом была главная причина ее колебаний, ее растерянности. Предстоящая перемена жизни была огромна, неотвратима, и могла ли она, имела ли право затевать в предвидении этого такую перемену, которая не была продиктована необходимостью, но требовала значимых, долгих и никому, кроме нее, не нужных усилий?

Тамара не поняла, обрадовался ли ее муж тому, что услышал. Ей показалось, что он взволнован, но, может быть, только показалось, и то лишь на мгновение.

– Ты хочешь ребенка? – спросил он наконец.

– Конечно.

– Сейчас?

– Конечно, – повторила она почти с раздражением.

Что означают его вопросы? Ребенок уже есть, что здесь обсуждать?

– А ты – нет? – спросила она.

– Чего я хочу, в данной ситуации неважно, – ответил он.

– Почему?

Ничего она не понимала! Какие странные существа мужчины… Или только ее муж?

– Почему ты все это спрашиваешь? – уточнила Тамара.

– Ты хочешь писать свои статьи. Этого ты хочешь определенно. А ребенка – не знаю. Не понимаю. И настаивать… – Олег судорожно сглотнул; Тамара увидела, как дернулось его горло. – Не могу, – закончил он.

Наконец она поняла, что с ним происходит. Все так просто, так очевидно, и какая же она дура!

Тамара обошла кровать, присела на ее край рядом с мужем и, наклонившись над ним, быстро поцеловала его в нос.

– Я очень хочу от тебя ребенка, – то ли в нос ему, то ли в глаз шепнула она. – Ну как ты мог подумать?.. Ну конечно!.. Господи, ерунда какая!..

Она взволновалась почти до слез, слова ее звучали сбивчиво.

Олег положил ладони ей на плечи. Она замолчала и замерла.

– Пойди в газету обязательно, – сказал он. – Все у тебя отлично получится.

В эту же газету Тамара шла и сегодня, тридцать два года спустя. Даже здание осталось то же, на улице Правды, в огромном газетном комплексе.

Снаружи это здание казалось по-советски унылым, но внутри большинство редакций старались выглядеть современно и щегольски демонстрировали хай-тек во всем, что относилось к внешнему обустройству. С обустройством внутренним – с содержанием газет – дело в последнее время обстояло гораздо хуже, но об этом Тамара перестала думать. Какой смысл возмущаться тем, чего не можешь изменить? Только здоровье терять, ничего больше.

За то время, что она здесь работала, ее положение в газете стало таким, о котором многие мечтали, но которого мало кто достигал. И каждый из главных редакторов, часто сменявших друг друга за эти годы, и каждый из еще чаще друг друга сменявших заведующих отделом культуры, осмотревшись на новой должности и познакомившись с коллективом, понимал, что положение обозревателя Ивлевой лучше оставить незыблемым.

Может быть, если бы Тамара стремилась сделать административную карьеру, занять чье-то место, кого-то подсидеть, к ней относились бы иначе. Но она хотела только того, что у нее уже было: возможности писать так, как она сама считает нужным, и о том, что ей самой кажется существенным. Поскольку результатом такого способа работы становились материалы, которые привлекали всеобщее внимание – а с появлением электронной версии и статистики просмотров это стало совершенно очевидно, – никто не мешал Тамаре работать так, как она привыкла: высказывать любые суждения, ездить в любые командировки и тратить на присутствие в редакции один день в неделю.