Она проснулась от того, что ей стало тесно. В смуте внезапного пробуждения это было необъяснимо, но почему-то не встревожило. Открыв глаза, Тамара поняла, почему: ничего особенного не происходит, просто Олег лежит рядом с нею, поглаживая ее плечо.

– Не спится, – негромко сказал он. – Может, давай, а?

Она обняла мужа вместо ответа. Ей не трудно было ответить его желанию, настолько не трудно, что он, наверное, подумал, будто ей и самой хочется того же. Но это было не так. Когда Тамара впервые это поняла, то испугалась. Не может быть, не могло это в ней угаснуть! Она тогда была уверена, что такое угасание – аномалия, о которой даже думать стыдно. Она же не прибор для деторождения, и то, что эта ее функция осталась в прошлом, не должно же превращать ее в вялую старуху, да и не чувствует она себя старухой, что за глупости! Она бодра, полна интереса к жизни, ко всем проявлениям жизни. Но, говоря себе все это, Тамара понимала, что глупо обманывать себя, перед самой собою притворяться: физическая тяга прошла, словно растворилась внутри ее. Невозможно было с этим смириться, но пришлось.

В ту ночь, когда Тамара поняла это впервые, она сказала мужу, что у нее невыносимо болит голова. Никогда не прибегала к такой примитивной лжи, но смятение ее было так велико, что она не придумала ничего лучше, чтобы справиться с собою. Олег тогда настаивать не стал. Это было время, когда жизнь их вообще устраивалась по-новому, и он ни на чем поэтому не настаивал… Он вскоре уснул, а она не спала до утра, и в предрассветный тревожный час в смещенном ее сознании, в воспаленной голове какие только мысли не мелькали: что жизнь ее кончена… а может, ей надо завести любовника… или надо было… прекрасно знает, когда… зря относилась к этому с брезгливостью… и чего добилась, старухой стала…

Тамара уснула тогда с первыми солнечными лучами, а проснувшись, оценила свои предрассветные мысли как бред. Но с той ночи она стала прислушиваться к себе, стараясь уловить внутри себя желание. Так человек прислушивается к своему сердцу, но не к отвлеченному поэтическому явлению, которое обозначают этим словом, а к настоящему своему физическому сердцу. С той лишь разницей, что, чувствуя сердце лишь в виде ровного биения, человек успокаивается – значит, здоров, – а когда Тамара почувствовала, что никаких вспышек желания у нее внутри не происходит, то вместо спокойствия ее охватила тоска.

Но то время прошло, и чувства те прошли тоже. Теперь она спокойно обняла мужа, и все, что происходило дальше, если не возбуждало ее, то и не раздражало.

Она вдруг вспомнила, как Паша поцеловал ее руку, уходя. Это мгновенное, едва промелькнувшее воспоминание было тревожным и странным.

Олег был широкий и тяжелый, и всегда он был таким, не к шестидесяти пяти годам сделался. Он не прилагал никаких усилий к тому, чтобы оставаться в форме; как и Тамара, впрочем. Повезло им обоим, от природы не было склонности к полноте ни у нее, тонкой, ни у него, широкого.

Он не был изобретателен в ласках, но когда-то – когда все это еще было Тамаре необходимо – мог доставить ей очень сильное физическое удовольствие. Да и не нужна ей была никакая особенная изобретательность. Тамара подозревала, что не только ей, но и вообще не нужна, никому. В изобретательности ли состоит секрет тяги людей друг к другу, даже физической тяги только? Едва ли.

Да, Олег был тяжел, прохладен телом и как-то… Как-то почти не ощущался ею. Она не ждала, чтобы поскорее закончились его короткие необязательные поцелуи, не торопила, но и не старалась продлить его удовольствие. Хорошо все-таки стареть. Бояться этого можно лишь от незнания, а когда оно приходит, старение, то оказывается, что в нем не только нет ничего страшного, но наоборот, есть много хорошего и даже приятного.

Что совсем не изменилось в ее муже – состояние, которым для него заканчивалась близость. Когда-то, в их первую ночь, Тамара даже испугалась: ей показалось, что ему больно, что с ним происходит что-то мучительное, так он стонал и бился в необъяснимых для нее судорогах. Когда они прожили вместе полгода и преграды стеснения одна за другой исчезли между ними, она спросила, так ли это. Он сначала не понял, о чем спрашивает его жена, потом удивился, потом расхохотался и ответил:

– Не больно. Так и должно быть.

Ей не с кем было его сравнивать, и она поверила ему на слово, а вскоре поняла, что ей нравится такая бурная его реакция, и мало сказать нравится – она ждет ее и только одновременно с нею получает настоящее удовольствие.

Когда судороги его прошли и он лег рядом с ней, отдыхая, она сказала:

– Не вставай завтра рано, выспись. Ты устал.

– Почему так решила? – спросил он.

– Дышишь тяжело.

– Это не от усталости.

– А от чего?

Олег не ответил. Потом поднялся и, повозившись с обувью, вышел. Было слышно, как льется из уличного крана вода. Вернувшись, дверь за собой в комнату он закрыл неплотно, и через пять минут Тамара поняла, что муж заснул – дыхание его стало размеренным.

«Зачем все это?» – подумала она.

Так сложилась жизнь; нет другого ответа.

С этой мыслью она и уснула.

Лифт с утра не работал. Поднимаясь к себе на пятый этаж пешком, Марина слышала, как грохочут в шахте молотки и глухо переговариваются ремонтники.

На третьем этаже стоял гул множества голосов, из коридора на лестницу доносились крики. С тех пор как лаборатория на третьем этаже скукожилась с четырех до двух кабинетов, в которых работали две лаборантки вместо шестнадцати, – в коридоре каждое утро было черно от людей.

Марина вспомнила, как мама привела ее сдавать анализ крови для поступления в первый класс. Перед лабораторией в их районной поликлинике стоял такой же гул, и так же толпились измученные ожиданием люди, и так же готовы они были наброситься с кулаками на каждого, кто попробует пролезть без очереди.

И вот она видит это не в тумане детских воспоминаний, а наяву. А казалось, что такого не будет уже никогда.

– Зарплаты у них маленькие! – В женском голосе ярость смешивалась со слезами. – А что я до них еле-еле доползла, и зря, выходит, а как завтра доползу, и опять же они у меня кровь взять не успеют, это им наплевать!

– Да, маленькие! – Новенькая, только после колледжа лаборантка тоже чуть не плакала, стоя в дверях. – За такую зарплату человек работать вообще не должен! На нее же жить нельзя, вы что, не понимаете? Я сегодня девяносто восемь раз кровь взяла! У меня же в глазах темно, как еще в вену попадаю! А вы скандалите! Я вам что, робот?

Теперь каждый день так, и будет так, и что с этим делать, непонятно.

Марина не представляла, как работала бы в обычном отделении. И в платном-то с каждым месяцем становится все труднее из-за вала бессмысленных правил, которые появляются из ничего и непонятно для чего предназначены.

Года три назад пациентка, к которой Марина пришла на визит, сказала:

– Слишком нас для них много. Нужды в нас нету – им обслуги столько не требуется. А всех учи, лечи, деньги на это трать. Они и придумали, как нас проредить – кто сам на себя денег не добыл, тот пускай от болезней сдыхает. И не придерешься: Бог дал – Бог взял.

Тогда эти слова показались Марине лишь признаком раздраженного ума, который во всем ищет козни и заговоры. Но теперь, и с каждым днем все больше, она думала, что они не лишены были основания.

На пятом этаже, в платном отделении, стояла тишина. Пациенты, сидящие возле кабинетов, негромко беседовали о своих болезнях. Маринин прием начинался через десять минут. У двери ее уже ждала Ольга Васильевна. Старушке год назад оформил платную страховку сын, и весь этот год она ходила в поликлинику как на работу, каждый день, не зря же уплачены такие огромные деньжищи. И деньжищи в общем-то были не огромные, и болезней особых у Ольги Васильевны не было, но она вела себя так мирно и деликатно, что совсем не казалась назойливой с этими своими ежедневными посещениями.