Встал и Эдуард Максимович.

— Я его провожу и посажу в машину, чтобы он не болтался около дома. Вернусь через десять минут, и мы обсудим дальнейшие шаги.

Они вышли. Хлопнула дверь, и Ольга Павловна осталась одна. Хотя алчность Опанаса, сорвавшего чернобурку чуть ли не с ее шеи, продолжала возмущать Ольгу Павловну, в глубине души она оправдывала парня. В конце концов шестьдесят тысяч — это не сорок, и бриллианты на улице не валяются.

Ольга Павловна переложила камни в бархатную коробочку из-под часов и вновь поразилась их необычайной величине. Прошло уже минут тридцать, а Эдуард Максимович все еще не возвращался. Ольга Павловна не знала, что делать. Ей хотелось куда-то идти, с кем-то говорить, слышать слова восхищения, зависти. Она оделась и вышла на улицу. Эдуарда Максимовича нигде не было видно. «Пусть теперь он меня подождет» — рассердилась Ольга Павловна и направилась к троллейбусной остановке. Она решила заехать в магазин Ювелирторга, чтобы узнать, какова государственная цена бразильским бриллиантам.

В магазине было тихо, как в музее. Ольга Павловна вынула из коробочки самый крупный камень и подошла к продавцу, похожему на знакомого доктора филологических наук. Протянув ему бриллиант, она сказала дрогнувшим голосом:

— Я хотела бы знать, сколько мне дадут за этот камень.

Продавец взглянул на Ольгу Павловну, потом на бриллиант, снова на Ольгу Павловну и сказал ласково:

— Мы такие вещи не оцениваем.

— Почему? Я хотела бы его продать…

Продавец опять посмотрел на камешек и произнес:

— Таких вещей мы не покупаем, это… стекло.

— Что?.. Какое стекло? — вырвалось у Ольги Павловны.

— Обыкновенное. С так называемой алмазной гранью. Цены оно не имеет.

— Вы ничего не понимаете, — чужим голосом сказала Ольга Павловна и стала торопливо открывать свою сумочку. Это было очень трудно. На руках как будто появились чужие пальцы, которые мешали друг другу. Достав, наконец, маленькую коробочку, Ольга Павловна показала продавцу еще пять бриллиантов, покоившихся на черном бархате. — Да вы посмотрите на них, возьмите лупу. Разве можно так?

— Тут не на что смотреть. Обыкновенное стекло не требует специальной экспертизы.

Ольга Павловна почувствовала, что в магазине страшная духота. Положив в сумочку свои камни, она пьяными шагами вышла на улицу. Здесь было до отвращения шумно. Все куда-то торопились и толкали Ольгу Павловну. Она подошла к закрытому газетному киоску и стала смотреть на журналы, выставленные за стеклянными рамами. Так было легче припомнить, что собственно произошло за последние два часа. Она увидела выпученные глаза Опанаса, широкую улыбку Эдуарда Максимовича, седую бородку старого ювелира и даже засмеялась от радости. «Боже! Как напугал меня этот болван из магазина. Все ясно: он никогда в жизни не видел бразильских бриллиантов. Но ведь есть Шприц, крупнейший знаток, милый, смешной старикашка, который замирал от восторга на лестнице. Он уже давно ждет ее. Он приготовил шестьдесят тысяч. Скорее к нему!»

Найти подъезд дома на Загородном не представляло труда. Номер квартиры Ольга Павловна запомнила — восемь, четвертый этаж. Она взлетела на верхнюю площадку и остановилась у двери, обитой клеенкой. На звонок долго никто не отвечал. Потом старушечий голос спросил:

— Вам кого?

— Откройте, пожалуйста. Я к товарищу Шприцу. Он меня ждет.

— Кого?

— К Шприцу, к ювелиру. Откройте, ради бога.

Лязгнули какие-то задвижки и дверь приоткрылась на длину цепочки. Подслеповатая старушка долго вглядывалась в Ольгу Павловну и снова спросила:

— Кого вы спрашиваете?

— Шприца бабушка, Шприца, старичка с седой бородкой. Скажите ему, что пришла женщина, которую он ждет.

Старушка долго молчала, потом сказала решительно:

— Никакого Шприца у нас во всем доме отродясь не было.

— Как не было?! Откройте сейчас же!

Ольга Павловна потянула к себе дверь, но старушка проворно дернула цепочку, и тот час же лязгнула задвижка. Стало тихо, как на кладбище. Ольга Павловна ухватилась за перила лестницы и наклонила над пролетом голову, чтобы слезы падали отвесно, не смывая ресниц, и не растекаясь по щекам.

Она вспомнила, как бежала за сберегательной книжкой, вспомнила отрезы, костюм мужа, чернобурку и застонала от боли. Как это могло случиться? Как? Среди бела дня, при всех, своими руками отдала… Какой стыд?! Что сказать людям? Это было колдовство. Нет, колдовства не бывает. Гипноз! Ну, конечно, ее загипнотизировали, лишили воли, разума, ограбили. Ограбили! Ограбили!

Ольга Павловна бросилась к телефону-автомату.

Прошло уже несколько часов с той минуты, как оперативные работники уголовного розыска «закрыли» Московский вокзал.

Но этого не замечали ни пассажиры, направлявшиеся к поезду, ни провожавшие их родственники и друзья, ни носильщики, без всякого спортивного азарта ставившие рекорды по поднятию тяжестей.

Майор Комлев, «закрывавший» центральный выход на платформу, сидел на широкой дубовой скамье неподалеку от перонных контролеров и терпеливо ждал. В своем темносером, не из дорогих, пальто и в шапке-ушанке он ничем не выделялся из толпы.

Не было, разумеется никакой уверенности в том, что преступники пройдут именно здесь и обязательно сегодня. Но в том, что они будут взяты, Комлев не сомневался ни одной минуты.

Задерживаться в Ленинграде после успешной «операции» львовские гастролеры не будут. Преступление было ими уже совершено, и огромный многолюдный город сразу же стал для них тесным и неуютным.

Прибывали и уходили поезда. Сотни людей уже прошли мимо Сергея Ивановича и сотни раз его глаза, останавливающиеся на том или другом человеке, отвечали ему мгновенно и категорически: «Нет»!

До отхода скорого поезда оставалось восемь минут, когда взгляд Комлева впился в лицо старичка, поднимавшегося по мраморным ступеням вестибюля.

Старичок в теплом пальто с каракулевым воротником, в высокой каракулевой шапке, с очками в золотой оправе, очень мало походил на фотографию и на словесный портрет «старого ювелира», нарисованного Ольгой Павловной. Большой желтый портфель и спокойная размеренная походка придавали ему вид крупного специалиста, отбывающего в Москву по служебной командировке. А главное — борода.

На фотографии борода была белая и, как рассказывала потерпевшая, утром была еще белой. А у пассажира черная, кажется, даже завитая. Но эти зависшие над глазами дуги, опущенный книзу нос, тонкие, подобранные губы…

Комлев сонливо откинул голову на спинку скамьи и сквозь полуприкрытые ресницы стал с удвоенной настороженностью следить за каждым движением старика.

Поднявшись в вестибюль, тот подошел к свободной скамейке, поставил портфель и, сняв очки, стал протирать их стекла белым носовым платком. При этом он рассеянно обвел глазами весь зал. Потом встряхнул платком и сунул его в карман. К нему подошел молодой человек в шляпе, в роговых очках и с чемоданом в руках. Очки не могли скрыть его выпученных глаз и рыжих ресниц. О чем-то разговаривая, они направились к выходу на перрон.

«Где же третий? — забеспокоился Комлев. — Должен быть здесь и третий».

Но третьего не было.

Ждать больше нельзя. Сергей Иванович поднялся, потягиваясь, будто со сна, вытянул влево руку и пошел к поезду. От противоположной стены отделился и вышел вслед за Комлевым на перрон неприметный с виду простой рабочий парень. Это был Саша Зотов — молодой сотрудник, лишь два года назад пришедший в органы милиции по путевке райкома. Когда они поравнялись, Комлев вполголоса сказал:

— Побудь до отхода поезда. Первый номер еще не прошел. Сразу же приходи к дежурному по вокзалу.

Старичок со своим спутником был уже далеко. Сергей Иванович прибавил шагу, и они вместе подошли к мягкому вагону. Проводница заметила Комлева. Он чуть-чуть покосился на старичка и отошел в сторону.

Молодой парень в шляпе протянул два билета, и старичок уже шагнул на площадку. Проводница его остановила.

— На ваших билетах, граждане, вчерашний компостер.