Между тем, пока во время бала, устроенного городскими властями, Людовик XIV танцевал с той, кого уже считали его невестой, Кольбера, секретаря Мазарини, тихо предупредили, что скромного вида незнакомец, чья личность неизвестна, желает с ним побеседовать.

Кольбер быстро удалился, еще быстрее вернулся, приблизился к Мазарини и прошептал:

– Ваша взяла, монсеньор. Прибыл посыльный. И не какой-то там бродяга, а сам дон Антонио Пимантель, один из министров Филиппа IV.

– Значит, инфанта у нас в руках?

– Хочу надеяться.

Его преосвященство вихрем умчался с бала, напоследок взмахнув долгополым красным плащом… и тем же вечером юный король узнал, что не стоило дальше тратить время на кузину. Впрочем, приглядевшись хорошенько, он уже не находил ее привлекательной.

Мария опять поплакала с облегчением – приводивший ее в ужас брак откладывался.

– В любом случае он когда-нибудь женится, – сказала ей юная Гортензия. – Пойми, что на этой он не женится только потому, что обязан жениться на инфанте…

Мария небрежно махнула рукой:

– Инфанта пока далеко. Такой брак потребует множества договоренностей и обсуждений. Сначала у дипломатов будет куча работы, а уж потом явится она.

И отношение к ней Людовика давало ей все основания так рассуждать. Освободившись от обязанности все время посвящать кузине, Людовик вернулся к Марии и был настолько пылок, что в этот раз назвал чувство, которое он испытывал к Марии, его подлинным именем.

Возвращение в Париж для молодых людей стало настоящим сказочным путешествием. Словно сговорившись, все, кто прежде препятствовал их любви, теперь оставили их в покое. Королева Анна Австрийская, кардинал, графиня де Суассон и даже Гортензия решили вернуться в столицу, кто на корабле, кто в карете, так что влюбленные имели удовольствие ехать верхом бок о бок, и Мария была как никогда очаровательна в черной бархатной амазонке и шапочке, украшенной разноцветными перьями. Конечно, пришлось терпеть присутствие госпожи де Венель, гувернантки Марии, мегеры наподобие испанских дуэний, но любовь, которую теперь Людовик испытывал к Марии, была так велика, что он и не пытался заставить ее забыть о девичьей чести. Достаточно и того, что он был рядом, мог коснуться ее руки или изредка поцеловать. Любовь короля была чистой и целомудренной, что не могло помешать ей очень скоро стать более требовательной. И зная это, Мария, опьяненная и любовью, и гордостью, все же не теряла головы и дала себе твердое обещание, что ни за что не станет любовницей Людовика. Захочет ее получить, пусть платит… по-королевски! И мало-помалу в ее юной и честолюбивой головке созрел план, который с каждым днем казался ей все менее безумным. Одержать верх над инфантой, заставить короля выбрать ее, стать королевой Франции… Мечты, мечты! Когда Людовик подарил ей знаменитое жемчужное колье престарелой королевы Англии, вдовы несчастного Карла I, Мария почти поверила в победу. Но она недооценила своего дядюшку.

Когда король заявил ему, что собирается жениться на его племяннице, кардинал Мазарини испытал сильнейший удар. Он был раздавлен, уничтожен, может, на мгновение и соблазнен такой перспективой, но в целом очень испуган. Пимантель был в Париже, переговоры насчет брака с инфантой шли полным ходом. Если придется прервать их, то не избежать войны, ведь Филипп IV не проглотит молча страшного оскорбления: его дочерью пренебрегли ради какой-то безродной итальянки! Нет, Мазарини слишком хорошо помнил о своем долге министра.

– Избранный королем, вашим батюшкой, а также королевой, вашей матушкой, в качестве вашего советника и призванный верно служить вам, я не позволю себе ни обмануть вашего доверия, ни воспользоваться вашей слабостью, дабы вы не совершили поступок, не подобающий вашему рангу. Я отвечаю за судьбу племянницы и скорее собственноручно заколю ее кинжалом, чем позволю ей возвыситься ценой неслыханного предательства!

Но Людовик и слышать ничего не хотел. Тогда он пошел к матери и молил ее обеспечить его счастье. Но Анна Австрийская, даже если она и чувствовала симпатию к Марии и могла понять муки любви, была «слишком королевой», чтобы дать себя уговорить. Тщетно молодой король упрашивал, заклинал, даже рыдал, став перед ней на колени, чтобы смягчить ее сердце, та осталась непоколебимой.

– Разве может король Франции выбирать между любовью инфанты и этой девицы? Подумайте, ведь если будет разорван союз с Испанией, разразится война. Народы двух стран не простят, что вы предпочли личное счастье их спокойствию!

Увы, никакие доводы не могли одолеть страсть Людовика. Мария долго ждала короля и теперь крепко держала его в руках. И тот с легкостью отказался бы от короны, лишь бы ее не потерять.

Мазарини это понял сразу, как только пригласил к себе племянницу с целью обязать ее исполнить свой долг и отказаться от этой невозможной любви. Высокомерная, ироничная, уверенная в себе, она открыто посмеялась над дядюшкой. Кто он такой? Просто министр! Она же – станет королевой. Какое значение имело его недовольство? Что за дело ей до будущего Франции? Сила – за ней!

И наблюдая это, кардинал, всегда любезный и доброжелательный, рассердился. Белая холеная рука Мазарини с силой ударила по столу.

– Ваша наглость беспредельна, мадемуазель, и вы еще далеко не королева. Уверяю, что пока я жив, вы ей не станете, лучше я убью вас собственными руками. В самом скором времени двор отправится в Сен-Жан-де-Люз, где король встретится с невестой. Вы же, поскольку все еще моя племянница и обязаны исполнять мои приказы, завтра же утром вместе с сестрами отправитесь в Бруаж[87], и я велю госпоже де Венель глаз с вас не спускать!

С Мари сразу соскочила спесь, из груди девушки вырвался крик отчаяния:

– Нет, дядюшка, умоляю вас этого не делать! Не прогоняйте! Мне этого не вынести!

– Довольно с меня вас и вашего бесстыдства! Раз я сказал, что уедете, значит, завтра уедете! А теперь ступайте прочь и начните собирать вещи!

Все было кончено. Мария, вся в слезах, бросилась в объятия своего царственного возлюбленного, умоляя ее спасти. Но тот отлично знал, что Мазарини имел власть над племянницей, которую даже он, король, не посмел бы нарушить: кардинал олицетворял отцовскую власть. Людовик понял, что нужно смириться.

На следующий день, двадцать второго июня 1659 года, Людовик XIV, который ни от кого не скрывал своих слез, проводил Марию до кареты, ожидавшей девушку во дворе Лувра. Мария села в нее, не произнеся ни слова, и когда молодой человек, бесконечно страдая от предстоящей разлуки, наклонился к дверце, чтобы взглянуть на возлюбленную в последний раз, бросила ему с упреком:

– О, Сир! Вы – король, вы плачете… а я – уезжаю!

Людовик лишь печально склонил голову. И поскольку он подался назад, чтобы карета могла тронуться, Мария схватила его за кружевную манжету и крикнула:

– Я покинута!

Тяжелый экипаж наконец отъехал и направился по дороге в Фонтенбло, в то время как Людовик, который не мог вернуться в Лувр, где все ему напоминало о Марии, уединился со своим горем в глубине лесов замка Шантийи[88]. Там он надеялся спрятать от чужих глаз свою печаль и написал первое из любовных писем, за которым последует множество других.

Во время поездки в Бруаж рядом с насмешницей Гортензией и безразличной ко всему Марией-Анной девушка хотела только одного – умереть. Но вместо смерти ее подстерегла болезнь, и в нескольких лье от Орлеана, в Нотр-Дам-де-Клери, она слегла. Новость быстро дошла до короля, и он переехал в Фонтенбло, чтобы оказаться поближе к возлюбленной, а также отослал мушкетера с письмами к Марии и Мазарини, умоляя кардинала положить конец этому бесчеловечному изгнанию.

Но что могло бы остановить государственного мужа, который твердо решил довести до конца задуманное. Больная продолжила путь, а письмо короля настигло ее лишь в Амбуазе. В письме же, отправленном Мазарини королю, было сказано, что здоровье Марии улучшилось, а морской воздух, несомненно, поможет окончательному выздоровлению. Но до полной победы кардиналу было еще далеко.