Мошенница во всем созналась, и через несколько дней Мария Симоне, так называемая Латурель, была задержана и помещена в тюрьму. Во время очной ставки ей пришлось встретиться и с президентом, и с Армандой Бежар. Трудно сказать, кто был больше удивлен: актриса, оказавшаяся рядом со своим двойником, или судья, увидевший наконец свою возлюбленную, чьей жертвой он оказался. Но если мадемуазель Мольер ушла, громко хлопнув дверью, то Франсуа Леско попросил и добился разрешения остаться наедине с той, кто его так ловко обманывал.

Свидание продолжалось довольно долго, и что там происходило, никто не знает. Но когда охрана явилась, чтобы увести задержанную в камеру, Мария рыдала горючими слезами, да и у президента были глаза на мокром месте.

Заседание суда состоялось семнадцатого сентября 1675 года. Приговор был вынесен следующий: президента Леско обязали выплатить двести ливров штрафа мадемуазель Мольер за нанесенное ей оскорбление словом и действием (речь шла о пощечинах). Госпожу Леду и Марию Симоне, именующую себя госпожой де Латурель, приговаривали к публичной порке «раздетыми и дважды – перед главными воротами Малого Шатле и домом мадемуазель Мольер». Затем судебными и городскими властями Парижа обе лишались права на проживание в столице сроком на три года; преступницам строжайше предписывалось соблюдать условия высылки под страхом смертной казни через повешение. Также каждой назначалась выплата штрафа в размере двадцати ливров в пользу короля, ста ливров в счет возмещения материального ущерба и морального вреда в пользу мадемуазель Мольер (для которой этот процесс оказался большой удачей!) и в счет судебных издержек.

Услышав приговор, Мария Симоне разразилась рыданиями, которые невозможно было унять. Привести приговор в исполнение должны были утром следующего дня.

Однако, когда полицейские стражи, которые должны были наблюдать за соблюдением приговора, явились в тюрьму, чтобы доставить пленниц на место исполнения первой части телесного наказания, где им предстояло раздеть преступниц и подвергнуть битью плетьми, они обнаружили там одну лишь госпожу Леду. Мария Симоне испарилась, как по волшебству, и никто не мог сказать, что с ней стало. Поговаривали о вмешательстве потусторонних сил, о колдовстве, о том, что ночью ощущался запах серы и странный шум доносился из камеры… но осужденная так и не была обнаружена.

Но кое-кто, кто не был ни дьяволом, ни его подручным, мог бы дать разъяснения любопытствующим, ибо пока плеть палача опускалась на сомнительные прелести Леду, к огромному разочарованию знатоков, рассчитывавших на более впечатляющий спектакль, по южной дороге мчалась карета с зашторенными окнами и без каких-либо опознавательных знаков.

И увозила карета, естественно, президента Франсуа Леско и Марию Симоне, с помощью золота избавленную от заточения, а заодно и от мерзости публичной порки, одна мысль о которой была судье невыносима.

Увидев их бок о бок – высокомерную, самодовольную и безжалостную Арманду и отчаявшуюся Марию, трогательную в своем неподдельном раскаянии, – Леско понял, что на самом деле он любил вовсе не мадемуазель Мольер, а ее очаровательную копию. Что касается девушки, то она была настолько признательна своему спасителю, что хотела только одного – посвятить ему жизнь – и клялась в вечной любви.

История заканчивается на этом месте, с которого начинается безраздельное счастье, купленное, увы, ценою скандала. Вернувшись в Гренобль, Франсуа Леско продал свою должность, женился на Марии и удалился из города, предпочтя сельское уединение, чтобы жить там вместе со своей любовью, обретенной столь странным образом. Купив земли в окрестностях Гренобля, он отгородился от всего и от всех с госпожой Леско и жил так скромно и тихо, что никто больше о них не говорил, что является лучшим подтверждением, что жили они счастливо.

Что касается мадемуазель Мольер, то, как она и предполагала, судебный процесс поднял ее славу на небывалую высоту, не говоря уже о материальной выгоде; она достигла пика своей карьеры и вышла замуж с большой помпой тридцать первого мая 1677 года за пресловутого Герена д`Этрише. И таким образом укрепив фундамент своей «безупречной нравственности», актриса принялась прилежно обманывать мужа, что еще со времен Мольера прочно вошло у нее в привычку.

Однако положение рогоносца еще никого не свело в могилу: упомянутый Герен отомстил за себя, пережив свою легкомысленную супругу на двадцать восемь лет, и решил покинуть этот грешный мир лишь в почтенном возрасте девяноста двух лет… к несчастью для его наследников, почти лишившихся надежды!

Существует порода людей, для которых часы жизни идут либо слишком быстро, либо чересчур медленно, и сердце их бьется всегда невпопад. Любят они только тех, кто их не любит или еще не полюбил, а если и добиваются, чтобы их полюбили, то после самым естественным образом перестают испытывать к ним всякие чувства. Именно так было суждено прожить жизнь госпоже де Севинье, и она не узнала счастья разделенной любви.

Все началось с того, что предобрый аббат де Куланж представил племяннице юного маркиза де Севинье в надежде, что та обретет настоящую любовь на долгие годы. И впрямь не такая уж плохая мысль: двадцатилетний Анри де Севинье был красив, обольстителен, не богат, конечно, но зато носил одно из самых громких имен Бретани, а уж отвага маркиза могла соперничать лишь с его успехом у женщин.

И только одного опасался аббат: как бы Мария уж слишком не увлеклась этим любезным молодым человеком и, как следствие, потом не страдала. Однако восторги Марии де Рабютен-Шанталь после знакомства с Анри оказались весьма умеренными.

– Раз уж вы, дядюшка, выбрали его мне в супруги, я выйду замуж, и, надеюсь, мы будем счастливы.

Надежда очень сомнительная! Как такое могло произойти, если с детства ее сердце принадлежало двоюродному брату – искрометному Роже де Рабютену, ничуть не менее юному, красивому, храброму и обожаемому женщинами, чем Севинье, да еще и настоящему шалопаю! Но Роже, который менял дам как перчатки и уже не считал любовниц, демонстрировал по отношению к своей хорошенькой кузине лишь нежную привязанность, что абсолютно недостаточно для кандидата в супруги.

Севинье пришел в настоящий восторг от знакомства. И не случайно: восемнадцатилетняя Мария была восхитительна: свежий цвет лица, превосходные золотистые волосы и нежно-голубые глаза, напоминающие цветущий лен. Большой ценитель женской красоты, маркиз выждал ровно столько, сколько необходимо истинному соблазнителю: неделей позже он попросил ее руки. Получив согласие, он принялся ухаживать за будущей супругой по всем правилам, но с жаром… и наткнулся на мягкое безразличие, вызывающее раздражение у тех, кто привык к женскому вниманию. И не важно, что в скором времени прекрасная Мария будет ему принадлежать, он испытывал разочарование, что его ухаживания принимаются с такой холодностью, и довольно быстро вернулся к прежним привычкам, более не лишая себя других удовольствий между свиданиями с невестой.

Бракосочетание должно было состояться в мае. Но за несколько дней до торжественной церемонии в дом Куланжа пришла зловещая весть: маркиза де Севинье только что серьезно ранили на дуэли.

С тех пор как умер кардинал де Ришелье, а это случилось год назад, шальная парижская молодежь вновь готова была скрестить оружие по любому пустяку. Севинье, отъявленный дуэлянт, был одним из самых задиристых. И вот теперь безрассудная удаль привела его на край могилы в тот самый момент, когда ему предстояло вести невесту к алтарю.

Как приняла известие Мария де Рабютен? И представить невозможно! Узнав об опасности, грозившей ее легкомысленному суженому, она страшно разволновалась. Девушка до смерти испугалась, что потеряет того, кто еще вчера ей был совершенно безразличен. Снедаемая тревогой, вся в слезах, она часы проводила в церкви, моля Бога проявить милосердие к Анри де Севинье.

– Пусть он поправится, – шептала она в отчаянии, – и я никогда больше ничего не попрошу, Господи!