И тогда ей пришла в голову мысль влюбленной женщины, в которой была вся Нинон. Отрезав длинный локон чудесных темно-русых волос, она положила его в конверт и велела горничной отнести в дом напротив. Вместе с пакетом куртизанка передала и коротенькую записку: «Я люблю вас! Поправляйтесь!»

Виларсо был слишком влюблен, чтобы ослушаться. Погружая пальцы в шелковистые пряди, которые он то и дело подносил к губам, маркиз постарался скорее прогнать изнурительную лихорадку, которая мешала ему пуститься со всех ног к предмету его страсти.

Когда наконец он вновь ее увидел, Нинон показалась ему еще красивее и желаннее. Она ввела в моду свою новую прическу с отрезанным локоном, от которой весь Париж приходил в восторг.

Итак, едва оправившись от недуга, Виларсо сломя голову ринулся к Нинон, и, видимо, встреча их была настолько теплой – к огромному огорчению ее друзей, – что не только двери куртизанки были заперты для всех на целую неделю, но и ставни в ее спальне не открывались.

По кварталу Маре пороховым шнуром поползли слухи: на этот раз Нинон влюбилась так, что забыла об условностях и пренебрегла тем, что могут о ней сказать. Но ведь то была Нинон, для которой правил не существовало! И тем, другим, кто прежде не сумел внушить ей такую страсть, оставалось только сожалеть.

Дальше все пошло еще хуже: по истечении этой безумной недели выяснилось, что Нинон решила покинуть Париж. При отъезде с улицы Турнель за изящной каретой, в которой разместились Нинон и ее любовник, с грохотом ехала огромная телега со всем ее багажом. Вся улица замерла возле окон.

– Не будь это средь бела дня, – воскликнула Нинон, смеясь и прижимаясь крепче к Виларсо, – можно было бы подумать, что вы меня похитили!

– Так и есть, душа моя! Сочувствую всем, кто лишился вашей несравненной грации, ибо я не скоро дам вам свободу!

Это нежное заявление, от которого вчерашняя Нинон пришла бы в негодование, стоило маркикзу лишь поцелуя. По правде говоря, молодая женщина была счастлива, как никогда прежде, и это не единственное, что ее удивляло. Если раньше она не могла дышать полной грудью вдалеке от липовых аллей Королевской площади, то теперь она отправлялась в деревню, которая, как ей прежде казалось, находилась на другой планете, и делала это не только без сожаления, но и почти с восторгом. Так вот, значит, на какие метаморфозы способна истинная любовь!

Замок Виларсо, куда красавец маркиз увлекал свою добычу, находился (и ныне он там) при выезде из деревушки Вексен, в Шосси. Солидная постройка, скорее крестьянского вида, чем элегантная, выглядела романтично с ее круглой башней, отражавшейся в живописном пруду.

В этом уединенном месте Нинон и Луи спрятали от посторонних глаз свою любовь, настолько отрешившись от всего мира, что время пролетело незаметно, как один день.

А Париж ведь не забыл о Нинон! Город словно лишился чего-то очень важного. Последние отголоски Фронды отвлекли парижан на какое-то время, но с отъездом Нинон в столице словно погасла одна из самых ярких ее звезд, и она от этого страдала. В салонах, да и везде, где витал дух поэзии и свободомыслия, очень не хватало живого выразительного взгляда Нинон и ее острого язычка. Приятельницы куртизанки, как им казалось, нашли объяснение этой сентиментальной загадке.

– Нинон стала хранить верность, – судачили они. – Теперь она быстро состарится!

Состарится? Нинон? Да ей не исполнилось и сорока! Говорить так, зная Нинон де Ланкло! Разумеется, она нисколько не постарела, а напротив, в объятиях красавца маркиза чувствовала себя юной как никогда. Теперь она взяла на себя новую роль – поселянки, хозяйки деревенской усадьбы; она много времени проводила на свежем воздухе, обходилась без косметики и носилась верхом по лесам и лугам. Свершилось чудо, и тепличное растение превратилось в полевой цветок!

Так они прожили три года. Три долгих года. Целая вечность для той, которая не могла хранить верность и несколько месяцев. Нинон не отдавала себе в этом отчета, пока в один прекрасный день к ней в руки не попало коротенькое четверостишие, адресованное Нинон одним из друзей – господином де Сент-Эвремоном (который прежде был ее любовником). Оно-то и пробудило в ней старые воспоминания и тоску по парижской жизни.

Вроде бы пустяк, но этого оказалось достаточно. Нинон сразу же догадалась, что «старый замок», о котором писал Сент-Эвремон, – ее теперешнее пристанище. Мысленно она вернулась в свое милое, полное изящества и роскоши гнездышко на улице Турнель. Три года! Минуло уже три года с тех пор, как она его оставила… Да это же просто безумие!

Тем же вечером, когда Луи вернулся с охоты, она заявила без всяких предисловий:

– Друг мой, пришло время мне вернуться в Париж. Возникли срочные дела, требующие моего непременного присутствия.

Луи ответил не сразу. Лицо его залила смертельная бледность, и он отвернулся, делая вид, что греет у камина руки. Впервые Нинон заговорила об отъезде. Это означало, что она уже не довольствуется его обществом.

– Виларсо вам надоел?

– Да нет же! Но у меня в Париже осталось множество незавершенных дел. Стоит проявить благоразумие.

Благоразумие! Разве Нинон была когда-нибудь благоразумной? Да она и слова-то такого раньше не знала! Но маркиз был галантным кавалером и не собирался удерживать ее силой.

– Хорошо, поезжайте. Но вы… ведь вернетесь?

Шею его обхватили нежные руки Нинон.

– Есть ли сила, способная меня остановить?

– Посмотрим, – вздохнул маркиз.

Виларсо оказался прав. Любовь ушла. Навсегда. В Париже Нинон встретили как королеву, и она никак не могла понять, как обходилась без этого столько времени. Она не вернулась в скромный замок на берегу пруда, а примерно через месяц после возвращения в столицу окончательно забыла Луи в объятиях господина де Гурвиля. Взбешенный, Виларсо утешился тем, что принялся ухаживать за госпожой Скаррон. Итак, бывшие страстные любовники удовлетворились тем, что стали просто друзьями.

Нинон вернулась к привычному образу жизни, но вскоре у нее начались неприятности. Жизнь эта, свободная, не укладывавшаяся в рамки каких-либо правил, обратила на себя опасное внимание «Общества Святых Даров»[31]. Патронессой этой партии «благочестивых» была королева Анна Австрийская, которая дала понять мадемуазель де Ланкло, что ей желательно удалиться в монастырь по ее выбору. А если она не подчинится, ее против воли поместят в «Приют раскаявшихся девиц».

Но недостаточно быть королевой, чтобы запугать Нинон! Куртизанка довольно дерзко ответила, что, во-первых, она не «девица», а во-вторых, что пока не раскаялась и если какой монастырь ей и подходит, то исключительно мужской. Остроумие Нинон порадовало тогда многих, но близкие друзья, опасаясь мести королевы, посоветовали ей все же укрыться на некоторое время в монастыре. Нинон выбрала обитель в Ланьи, более удобную для нее по условиям жизни, чем остальные, и спокойно там пребывала, нисколько не сомневаясь, что близок час ее свободы.

И правда, не прошло и месяца, как благодаря вмешательству принца де Конде ворота монастыря распахнулись перед жизнерадостной грешницей, которая и дня решила не терять, чтобы начать грешить снова. Разве этого не заслуживала любезность Великого Конде?

Минуло время, заполненное любовью, ибо и в семьдесят девять лет Нинон была еще достаточно хороша, чтобы вскружить голову юному канонику Жедуэну, что, согласитесь, просто бьет все рекорды! Она помучила его какое-то время, а на следующий день после «сдачи крепости» в ответ на его упреки, отчего, мол, ему пришлось так долго ждать, ответила просто: