Трудно было возвращаться к жизни после холодных объятий сна и всего увиденного и прочувствованного каждой своей клеточкой. А утром мы с Василием не знали чем заняться. Вещей у нас фактически никаких не было, оставалось заниматься только документами. Но и тут ничего не ладилось. Мудрый господин Ичиро Тарада строго-настрого запретил нам покидать пределы его дома. Он прекрасно понимал, чем это могло закончиться для нас. Несчастный случай и нет лихих казаков. И как всегда, ответчиков тоже не будет.

Все бумажные дела он взялся уладить сам. И тут он опять удивил нас знанием русского языка. Это была ходячая кладезь разговорного русского языка. И, похоже было, что вся его душа была положена на алтарь, этого дела.

— Как это у вас в России говорят: «Без бумажки ты букашка, а с бумажкой — человек!»

Несомненно, что он глубоко изучал русский язык и, наверно, не в одной академии.

Прав был отец Идиллии, нам не следовало никуда высовываться из предоставленного нам убежища. И мы, как паразиты, вынуждены были скрываться от людей, или даже от шороха листвы. Везде могла ожидать нас опасность.

Сильно усталый, генерал появился только к ужину. Лицо его было непроницаемо, но нам он, как бы виновато, улыбнулся. Ведь мы тоже извелись в этой длительной осаде, да ещё при невидимом противнике.

— Документы вам выдадут только в день отплытия парохода. Казаки могут взять с собой только одежду и еды на сутки. И, естественно, свои справки об освобождении из плена.

Идиллия может тоже поехать в Россию, но только одна. К вам она не имеет никакого отношения. Соответственно и вещей может взять столько, сколько ей надо одной.

Лицо Идиллии счастливо, и отец невольно думает: — Чему радуешься доченька: везде коварство и обман. А ты так наивна, моё единственное дитя. Кто же тебя там защитит? Милая ты моя!

Ему хочется плакать навзрыд, но слёз уже нет. И сердце отца разрывается на части — болеть устало!

Василий тоже замкнулся и старался уйти в сад к своему любимому старому карпу.

Тот узнавал казака и спешил к нему. Рот карпа что-то тараторил и глаза его оживлённо блестели. И блаженно закатывались, когда Василий почесывал ему крутые бока.

— Рыба, но насколько она умна — думает Василий. — А мы всё воюем друг с другом, — и подытожил, — паразиты мы! Всё уничтожаем, всё, что попадётся. И нам по сто лет не прожить, но это и к лучшему: всё меньше крови на нас будет!

— Прощай мой друг, мой безответный дедушка. Ты моя единственная радость на всю вашу Японию. Только ты и смог понять мою суровую душу: добр я, как и ты, но кто об этом знает?

И сидит горемыка возле пруда и, странное дело, у карпа из глаз капают крупные жемчужные слезинки на цветные камешки дна. И рот его скорбно, совсем по-старчески, закрыт.

Он всё понимает! Возможно и не меньше нашего. А может и глубже всё воспринимает — этот мудрец вселенной!

Пароход уже вторые сутки стоял у пристани и, как всегда, работа на корабле всем находилась. Сновали моряки по трапу и не предвиделось окончания этой суматохе. Равнодушно взирали на них немногочисленные пассажиры. Их больше всего волновала экзотика этой малопонятной для европейца страны.

Но завтра день отплытия «Виктории» до Владивостока и все приготовления, волей неволей, завершались. Зевак это мало интересовало и они толкались, как рыбы на нересте, у причала. Были здесь и Коно с Такахаси, и у них были свои причины здесь присутствовать. И одна из них очень значимая для их чести и их родственников. Всё же хотелось им отблагодарить русских казаков по-человечески, по совести. А как это сделать, они не знали.

Сначала им гордость не позволяла и мыслить об этом, но все их родственники настояли на своём решении. Их заинтриговало то, что казаки никого не побоялись, даже самого императора, и не пошли на заманчивое убийство. А ведь сами японцы, как ни стыдно это признать, помышляли совсем другое. И готовы были убить казаков не задумываясь — сейчас им стыдно за это.

Этим русским не надо было легкой славы, они победили сразу всех японцев своей человечностью. А это, согласитесь, посильнее всякого оружия — душевно любить человека.

И за этот великий человеческий подвиг их долго будут помнить честные люди Японии. Их дети, как ни странно, уже играют в казаков. И почти совсем так же, как русские мальчишки в своих казаков-разбойников у себя в далёкой России.

Сидя верхом на палочках своих деревянных, воображаемых и резвых конях, скачут они по пристани. В руках у них деревянные казацкие шашки. А на голове что-то похожее на страшные казацкие папахи. Но только от этого игра ещё больше становилась интересней. И уже слышен перестук деревянного оружия, это встретились отважные конники. Но и тут русское, зычное слово «Ура!» оказалось посильнее напевного клича «Банзай!»

И, как ни странно, японские казачата побеждают своего родного и такого же сопливого противника, друга своего. Сегодня это никого не удивляет, все равно в итоге победила дружба. Но сколь долго это будет продолжаться, никто не знает. Вырастет другое поколение японцев. И возможно зазвенят сабли яростных бойцов и прольётся всенародная кровь.

Болит сломанная рука у Коно, но он не уходит домой, всё надеется на добрую встречу с казаками. И Такахаси тоже весь извелся в ожидании, и он должен как-то отблагодарить русских, а подарков им припасено немало. Но казаков почему-то среди этих любопытных людей не было.

Нет их на пристани, и вообще нигде нет, даже дома. Удивительно всё это.

И только тут до японских борцов доходит вся простая истина, что правы казаки. Найдётся своя сволочь, или наймит какой-либо, и в такой толпе их проще простого убить. И страшно им от такой мысли становится. За что?

А тут еще и русский генерал ни с того ни с сего на пристани трётся. И одет он очень уж подозрительно, как хамелеон, на все случаи жизни. И ещё очень похоже, что он при деле сейчас, как охотничий пёс в поиске рыскает. И глаза его так же всё зыркают по сторонам: — нет ли где казаков! А кого он ещё мог здесь высматривать? Только их!

— Что-то здесь не ладное творится — сообразили японцы, — и возможна здесь крупная интрига, а может и того хуже! Не дай Бог!

Помнили они, как раздавилось куриное яйцо в руках русского генерала. И как содержимое яйца размазалось на лице и одежде Тряпицина. Вот смеху-то было! Повеселился тогда народ. Так им и надо предателям, орденов захотели. Холуи вечные!

Может, что и другое задумал генерал в отместку казакам, не один он стратег такой. Наверно обидно им, что казаки здесь героями стали и лицо своей Родины, в отличие от них, сохранили. — Всякое, может быть, — терзаются японцы!

Но теперь расстановка сил в этой игре, иначе не назовёшь её, основательно изменилась. У казаков и защитники появились. И здесь их на пристани полным-полно. Не одни они.

Практичные и мудрые японцы решили сосредоточить своё внимание на этом странном русском генерале. Уж он то, этот прощелыга, их обязательно наведёт на казаков, совсем не зря он на пристани промышляет. Ох, не зря! А информация у него из первоисточников идёт — всё он знает!

И они, практически, не ошиблись, хотя о более заинтересованных лицах и они даже предполагать никак не могли.

Утро следующего, третьего дня, тоже ничего хорошего не принесло казакам. Зато документы об их освобождении из плена были им вручены господином Тарада.

Этим самым очень гордый и благородный отец подписывал сам себе, приговор на пожизненное одиночество. Но поступить иначе он не мог, глядя на свою единственную дочь. Та была на седьмом небе от нахлынувшего на неё счастья. Не это ли для него, любящего отца, наивысшая награда! Счастье оставаться со своим любимым человеком на всю долгую совместную жизнь — величайшее счастье. Он сам об этом мог только красиво мечтать.

Но его личная жизнь сложилась настолько трагично, что у Ичиро и мысли нет препятствовать счастью дочери. Пусть хоть она будет счастлива. А он сам, как же сам? Душа его разрывается от боли. Но он нашел в себе силы не молчать, чтобы не расстраивать дочь.