Скоро я захватил руку с кинжалом и она хрустнула в одно мгновение, как хворостина. Мощнейший удар в грудь рукояткой шашки опрокинул японца на землю. Самурайский меч выпал из рук Коно и он заелозил по земле, пытаясь подняться. Но я не наносил ему смертельный удар. Потому что я видел глаза самурая, он не был настроен на смерть.

В его глазах витала бездна страха, и вся его жизнь закрутилась перед глазами, на краю этой пропасти. Коно сразу вспомнил, что много раз был неправ, и много раз зря лишал жизни побеждённых бойцов. Но слава толкала его к своему венцу и он достиг её Олимпа. Вот тут пришёл и его черёд прощаться с жизнью, а перед смертью все равны. Только страшно так резко и сразу оказаться в таком безвыходном положении.

Поборол Коно себя и прикрыл свои бездны глаз чёрными ресницами, укутал свою душу. Теперь и он был готов к смерти. Но разящего удара не было. И он истошно закричал:

— Бей, касак, я бы тебя никогда не пожалел. Бей!

Я опустил свою шашку в ножны, и огляделся. Толпа японцев бесновалась:

— Бей, касак! Не лишай самурая радости умереть в бою, это счастье для него.

Я тихо ответил:

— Сегодня праздник у вас. И у вас тоже не принято в гостях обижать хозяев. И у Коно есть семья, и дети есть, великий Коно будет мне другом.

Гулкая тишина, охватившая всю площадь, заставила даже самых злобных японцев услышать стук собственного сердца. Оно не хотело чужой смерти — сердце стремилось вслед за временем, и диктовало всем своё слово:

— Жить! Жить! Жить!

И тут жена Коно, не выдержав накала людских страстей, подбежала к пытавшемуся подняться мужу, обняла и прикрыла его своим телом. Её истошный крик так и не успел вырваться из груди, Коно задавил этот крик потной и грязной от крови рукой. А затем сам скорчился от боли, другая, сломанная рука резко напомнила о себе, и он стал грузно оседать на землю. Но тут уже не выдержали его сыновья: мальчик десяти лет и другой, лет восьми. Стремглав бросились они к своему отцу и поддержали его, а затем помогли матери увести его домой. Им было очень страшно, на их детских лицах блуждал ужас, как у маленьких волчат, на глазах у которых погибает мать и отец. Жутко им, хоть вой от страха, но любовь к родителям и тут сильнее разума.

Императора всего покоробило от произошедшей драмы, и он не нашёлся, что сказать людям. Коно был его любимец и никогда не проигрывал в бою. А тут целый спектакль, да ещё с детьми, ох и морока приключилась. Выручил императора хитрый и многоопытный Такахаси. Чёрные глаза его лихорадочно вспыхнули каким-то неестественным, нелюдским огнём: было во взгляде что-то звериное. И рот оскалился, как у волка, при виде сытной добычи. Такой момент удачи нельзя было упускать: сам император его оценит с лихвой. Вот где надо показать свою преданность, красиво уничтожить другого русского, раз первый остался жив.

Не ожидал Василий такой прыти от японца. Без всяких там церемоний и поклонов. Можно сказать, что вероломно, Такахаси обрушил всю свою мощь тренированного тела на казака. Оружие яростно заблистало в руках многоопытного бойца.

Тут дорога была ложка к обеду, и лицо императора просияло: молодец Такахаси, не дал растоптать гордость самурая. Зачем выносить сор из избы, потом сами всё выгребем, без всяких спектаклей разберёмся.

Господин Тарада был более спокоен за Василия, тот и годами постарше Григория, и опыта ведения войны у него побольше. Матерый казак, тонкий боец, лихой рубака, но и совести своей не растерял. И всё же не забывались давние слова Василия: «Руби его…».

Обида глубоко прижилась в сердце японца. Хоть и не было в нём дворянской спеси, но такое и не дворянину тяжело простить.

Идиллия правильно поняла своего отца и взяла его за руку. И глядя в глаза ему, тихо сказала:

— Забудь о плохом, отец, он у нас в гостях. Он честный человек!

И Василию стыдно за тот свой поступок, ты ведь сам это знаешь, те слова были в бою сказаны. Григорий жив, и Василий должен победить, ведь они и нашу честь защищают. И твоя школа в их успехе есть — ведь правда это?

— Прости доченька, что-то нашло на меня — стареть начал! Я бы и сам стал на его место в бою и защитил бы его, ты ведь знаешь это. Честный он человек, Шохирев!

Помолчал, и продолжил господин Тарада:

— Я сам его на ноги поднял, а мог и не делать этого — это Богу угодное дело. Его он и оберегает лучше меня.

И с каждым ударом самурайского меча Такахаси господин Тарада всё больше возвращается в своё далёкое и незабываемое прошлое…

Русскую девочку Настю он запомнил навечно, хотя сам он тогда был на несколько лет старше её. Эта синеглазая куколка, с соломенными волосами, сразу запала в его душу, как только увидел её. Ей было очень тяжело тогда, этой русской девочке, ни языка она не знала, ни родителей. И привёз её в родительский дом старый слуга отца, Фумидзаки.

Сожгли село русских переселенцев хунхузы. Жителей безжалостно поубивали, а ее, маленькую, они не смогли убить — рука не поднялась у разбойников. Потом хунхузы решили продать её. Но что ещё хуже могло быть тогда? Может только сама смерть, которая возможно, была бы избавлением в её положении. Так и осталась сиротка жива.

Отец Сэцуо Тарада тогда находился в длительном рейде со своим отрядом по тылам русских казаков. Он был кадровый разведчик, и работы у него всегда с избытком хватало.

Примчались японцы на пожарище, а там хунхузы добро убитых русских людей делят. И, как былиночка, возле убитых родителей девочка склонилась. Увидел её полковник Тарада и что-то в его душе, в один миг, перевернулось. Никогда не трогали японцы хунхузов: те им и ценные сведения доставляли и часто проводниками у них были. А тут рука сама к сабле потянулась и принялся он охаживать ею, за просто так, бандитов. Постреляли японцы остальных беглецов-хунхузов и всё, само собой, успокоилось. Их мёртвые тела уже не вызывали у разведчиков агрессию. Всё, как у хищников, раз не двигаются объекты охоты, то и опасности они уже никакой не представляют. Девочка-сирота сама тихонечко подошла к его отцу Сэцуо Тарада. О чем думала она тогда, уже никто и никогда не узнает. Наверно злой рок её вёл, а может и он хотел ей помочь. Но тогда это было её единственное спасенье.

Встретились их глаза, сострадание и жалость девочки передались японскому полковнику. Ведь очень много несправедливости он сам вытерпел с самого раннего своего детства. Хотя и рода он был настолько высокого, что, казалось бы, все эти страдания не для него. Но, как известно, чем выше ты сидишь или летаешь, то тем больнее падать оттуда.

Благородный человек, он всё это глубоко переживал в своей душе. Но дух воина, истинного самурая в постоянных боях постепенно укреплял и его душу. И он стал беспощаден, прежде всего, к самому себе, терзал и губил свою жалость в пекле боя. А тут вдруг ясно понял, что эта кроха увидела в нем своего защитника. Эдакий сказочный богатырь, и за отца с мамой отомстил, и за хороших людей заступился. И хоть на русских людей он совсем не похожий, но добрый он, да ещё на сказочном коне. Таких коней она никогда и во сне не видала. И уже на сильных руках этого богатыря девочка расплакалась. Грязные и цепкие её ручонки намертво вцепились в его потную гимнастёрку. Так и уснула она на его руках, и не посмел богатырь потревожить её.

За то время, пока маленькая Настя вволю выплакалась, полковник всю свою жизнь наизнанку вывернул. И сына своего вспомнил, и двоюродного брата Императора, с его подозрениями и тяжбами. Очень захотелось ему тогда домой вернуться вместе с этой русской девочкой к своему сыну Ичиро. Ведь ближе их у него никого не было во всём белом свете. И оба они: и Ичиро его, и Настя, без матерей остались — сироты они. И никто их теперь не защитит, кроме его одного, Сэцуо Тарада. Рано умерла при родах его любимая жена Намико, но его сыну жизнь подарила. И только это достойно того, чтобы он её боготворил всю свою жизнь.

Хотя она могла остаться в живых: она или сын — выбор был тогда. И она, ни минуты не задумывалась, потому что любила благородного и единственного своего Суцуо Тарада. И всё уже было решено раньше. Намико сама так решила. Тогда полковник не мог и думать, что и там могла быть интрига и чей-то злой умысел. Только потом, уже много позже, он смог предположить, что и здесь что-то было не так — могла бы жить его любимая жена. Но подтверждения своей версии он так и не нашёл, и врача уже не было в живых. Так все ниточки и оборвались, и предъявить кому-то претензии было бы просто глупо. Потому что на верху всей этой пирамиды был сам Император.