Полковник был одет в свой парадный мундир, но через его руку была повязана траурная лента. Похоже было, что совести своей он всё же не потерял, так как радоваться ему особо было нечему. Остался командир без своего гарнизона! Но, похоже было, что тот больше думал о живых! И не о себе вовсе!

Седеющий полковник был искренним:

— Благодарные жители моего города уже накрыли столы и собрали часть контрибуции или, не знаю, как это у вас называется, за то, что вы не уничтожили их во время военных действий. Они мирно к вам настроены, без всякой вражды. И сейчас мы просим вас всех в гости к нам.

И трудно было ему не верить. Как говорится, всё на лице было написано.

Но знал Бодров не понаслышке, как коварны азиаты. И что отравить противников для них — милое дело. И ножами могли они всех казаков порезать. И многое другое придумать, что могло их всех уничтожить. Но знал ещё Бодров и об их гостеприимстве, где действовали совершенно другие законы. Когда никто не посмеет обидеть гостя, даже взглядом. Когда сам хозяин на верную смерть пойдёт, чтобы спасти честь гостя и свою собственную честь. Бывали и такие случаи.

Уже никто из казаков не спал, и все окружили полковника.

— Кушать, очень хочется! Аж спасу нет! — изрёк один, самый нахрапистый из казаков.

— Может там, у вас, и выпить найдётся, — осторожно переспросил полковника другой молодец.

Маньчжур шире заулыбался, и усиленно закивал головой.

— Есть наша водка, много есть!

Вот тогда и загудели казаки, сразу как улей в солнечный день. Все хором!

— Грех не уважить хороших людей, командир, чем мы хуже маньчжуров.

Мы здесь, за честь России печёмся, и по нас будут о других казаках судить. Не всегда ведь мы варвары. А что убили солдат, так у нас такая необходимость была защищаться, или они нас покрошат, или мы их под корень!

И уважение между народами порой посильнее всякого оружия бывает, и всегда оно побеждает зло. Хлебосольство на Руси всегда в почёте было. И хлебосолы тоже!

— Надо идти командир.

— Надо! — загудели казаки.

Ничего не сказал Бодров казакам.

И то, правда, что людей кормить надо. И что дружба побеждает зло. Ведь и ему очень кушать хочется, не истукан он! Но кто за весь этот маскарад отвечать будет. Да если всё это провокация будет? Тут пулю себе сам в лоб загоняй, иначе никак перед судом товарищей не оправдаться, а перед своей совестью тем более.

В чистое поле перетащили казаки низкие столы, подальше от страшного города, где всё напоминало им о жуткой ночной резне. А затем и вовсе отказались от столов. Непривычно русскому человеку к восточной культуре приобщаться. Но время дорого, кушать очень хочется. Да если всё это дело с хорошей выпивкой оформлено? Грех ведь отказаться!

Аж голова казацкая кругом пошла от таких добрых мыслей. И слюнки изо рта сами невольно побежали, даже у самых крепких казаков. Тут надо попроще быть! И вскоре уже казаки возле еды на шёлковых подушках восседают. А вся снедь на шёлковых полотнах, прямо на земле выставлена.

Чего тут только нет: и гусятина, и курятина, и цыплятина. И жареные поросята над ними, как горы возвышаются. И всё это в изобилии плетёных в шелках бутылок и, невиданных ранее казаками, различных по своей конфигурации и назначению, вместительных сосудов. О назначении которых никто из казаков никогда не сомневался. Питьё там и его отведать надо грешной казацкой душе! Порадовать её. Но все при оружии казаки. Да ещё две заряженные пушки, что уцелели, на город своими голодными жерлами смотрят. Тут же и расчёты при них.

А во главе этого своеобразного стола Бодров с полковником восседают. От улыбчивого солнышка под лёгким навесом из шёлка упрятались. Не удержался первый изголодавшийся казак, который и поддержал всю эту авантюру с угощением, Федоркин его фамилия.

— Извини командир, но тут за столом, каждый казак своему голодному пузу хозяин. И я его никак обидеть не хочу, так как нам обоим всегда уютней помирать будет, если мы оба сытые будем.

А чтобы пища в горле комом не стояла, то смочить это дело горилкой надо. Авось, всё это добро, при путёвой голове там ещё как приживётся.

И не дожидаясь дальнейших указаний командира, прямо из красивой бутылки, Федоркин с великим удовольствием на лице к маньчжурскому напитку приказачился, то есть, хорошо приложился.

И не перекосило его и не покоробило: всё питьё прямо ласточкой в его тощее пузо и пролетело.

Остальные казаки облегчённо вздохнули.

— Если наш Федоркин сразу не умер от отравления, то потом его и захочешь, то никаким ядом не свалишь. Хоть и тощий он, а силён неимоверно.

— Ишь, как в поросёнка с чесноком вцепился зубами, прямо тигра Амурская. Ох, и лютый парень!

Понял Лука Васильевич, что плетью обуха не перешибёшь, и всё его войско сейчас неуправляемо, и всем лучше будет зря не будоражить его. Без всяких на то, видимых и не видимых, причин. Пока казаки не наедятся и не наугощаются вином от всей, изголодавшейся души.

— Два часа вам на всё это дело даю! А кто потом сам на коня не сядет, то того плетюганами на его коня загонять будем. Так до всех вас и доведу свою директиву.

Вон, хлопцы из охраны, очень на вас сердитые будут. Им с вами пить вообще не пристало: они охранять ваш кураж будут. А их, ни много ни мало, а около тридцати человек наберётся. И если что, опозоримся мы все, и честь казачью тоже опозорим. Помните это, казаки. А тебе, Федоркин, сам лично плетей от души всыплю!

— Любо, атаман! Любо!

Но всех удивила юная маньчжурская красавица. Их здесь, на этом пиру, много было. Подсуетился начальник бывшего гарнизона. И, похоже, что ему удалось удивить казаков.

Они вились, эти красавицы, как можно уважительнее среди казаков, чтобы поставить новые блюда на цветастые ткани. И не дай Бог, чтобы нечаянно не задеть уважаемых гостей, или что-то уронить.

И порхали они от одного блюда к другому среди всяческих угощений на этом необычном столе. Как невиданные по своей красоте, тропические тонкокрылые бабочки. Так они были легки и прекрасны. И, похоже было, что они не дышали совсем. Настолько всё делалось легко и по-восточному красиво. И такая вот стрекозка, иначе её не назовёшь, с лёгким поклоном и дорогим подносом в руках, приблизилась к Луке Бодрову.

— Чингиз Хан Бодров! Испробуй нашего прекрасного и живительного, как солнечные лучи, вина.

И там действительно, в хрустале, красовалось доселе невиданное вино.

— Выпей за своё великодушие к нам, мирным жителям нашего города. Что не лишил нас жизни всего лишь одним своим указанием. И того было бы достаточно, чтобы мы ни возносили тебя сейчас и твою мудрость до самых небес. И не восхищались тобой. Ты славный воитель, и доказал это в ночном бою со своими врагами. Но к нам ты был неимоверно милосерден, и мы за это будем всегда благодарны небу. Пей вино, Чингиз Хан, долго жить будешь!

Принял вино из рук красавицы атаман. Но что-то ответить не может маньчжурам, онемел он.

Возвести его казачий чин до такого высокого ранга полководца, тут невольно призадумаешься. Но наверно и его личные черты характера здесь сыграли свою историческую роль, раз всё так, а не иначе получилось.

— Не Чингиз Хан я, а простой казак. И душа во мне русская. Но я искренне рад, что сохранил в живых мирных жителей. И в ходе проведённой военной операции не был даже оцарапан пулей. Погибли только те, кто поднял против нас своё оружие. А оно мирным не бывает! Но это война и не мы её затеяли. Я сейчас ещё больше уважаю ваш народ за его мудрость и гостеприимство. И очень хотел бы всегда дружить с вами. И никогда не воевать, а все спорные вопросы решать за этим богатым столом! В кругу таких красавиц.

Легонько обнял красавицу Лука своей богатырской рукой и по-отечески поцеловал её.

Он и сам был великолепен: рослый и статный, с искрящимися задором голубыми глазами и пышными усами. А серьёзные годы и его душевность ещё больше придавали ему казачьего великолепия. Хоть картину с него рисуй. И засмущались, зарделись ярким румянцем все девушки без исключения.