Андрианов уже несколько месяцев ходил к японцам, просил отправить их или к советскому консулу в Токио, или в Советский Союз, но все безрезультатно.
К тому времени, как из Сингапура пришло разрешение, приехал новый комендант. Ян Рихард посоветовал Андрианову отправиться немедленно к нему за разрешением выехать с острова.
— А если не разрешит, оставайтесь у меня до конца войны, — сказал он.
Комендант принял Андрианова, долго рассматривал его, затем велел прийти через неделю, принести по два гульдена с человека за каждую визу. В назначенный срок моряки пришли в комендатуру, попав наконец к коменданту. Визы на выезд во Владивосток через Сингапур были получены.
Японец, потирая довольно руки, заявил морякам:
— Видите, как велика императорская Япония, и я, ее офицер, выдаю вам визу для поездки с Борнео через Сингапур во Владивосток! Я, японец, выдаю. Это понимать надо! Борнео, Сингапур, Маньчжурия — всё Япония… — И он гордо посмотрел на русских.
Шкипер джонки китаец Ли Сан-ча попросил и на его имя выписать бумагу, в которой было бы указано, что он имеет право взять русских и везти их в Сингапур. Была получена и эта бумажка.
Рихард снабдил моряков питанием на дорогу, дал сто гульденов — заплатить за проезд.
На джонке совершенно негде было поместиться. Все было загружено. В конце концов Ли Сан-ча разместил их в маленьком кубрике, где жили оба китайца.
Путь был далек и опасен, так как в это время года начинались жестокие штормы.
Шесть суток погода благоприятствовала плаванию, на седьмые джонка попала в шторм. Волны, накатываясь одна за другой, заливали суденышко. Моряки отливали черпаками воду, но это мало помогало. К счастью, вскоре показался островок Тамбелан. В одной из его бухточек укрылась и отстаивалась джонка, пока бушевал шторм.
На двенадцатые сутки джонка под одним парусом, тихо покачиваясь, плыла на запад. Но что это? Целая группа маленьких островов встала на пути.
Ли Сан-ча недоуменно пожал плечами и развернул карту. Это была английская крупномасштабная карта района, прилегающего к Сингапуру и Суматре. Оказалось, что джонку снесло в сторону Суматры.
Определившись, пошли от острова к острову, а еще через двое суток попали в Сингапур, Но в Сингапуре моряков схватили японские военные власти. Японский офицер, увидев у моряков визы, отобрал их и начал допрашивать каждого.
— А потом нас привезли сюда. Вот мы и встретились, — закончил рассказ Андрианов.
В свою очередь, моряки рассказали товарищам, как они жили на Большой Натуне. Много вечеров было посвящено этим беседам.
А вдали виднелись исхлестанные дождем сиротливые пальмы, и сердце тосковало по северу, по Родине.
Через несколько месяцев моряков перевезли в Сайгон.
На японском корабле
Советское правительство, узнав о местопребывании моряков парохода «Перекоп», потребовало от японских властей возвращения их на Родину.
В Сайгоне советские моряки находились почти месяц, жили за колючей проволокой. Кругом все было оплетено зелеными вьющимися растениями, поэтому ничего, что происходило за пределами лагеря, не было видно. В помещении тесно, повернуться негде. Один раз группа моряков во главе с Бакаловым вышла во дворик, чтобы размяться. К ним подошел японский солдат и долго что-то толковал. Потом сказал на ломаном русском языке.
— И Старинград… Ворга… Росскэ кругом Старинграда один час много-много тысяч убивать джерман…
Вечером в барак принесли бульон, рыбу, кофе и даже несколько бутылок пива.
Моряки переглянулись между собой: «Чтобы это значило? Провокация?..»
Всё съели, но пива не тронули.
Пришел офицер и спросил, почему русские не пьют пива. Ведь их угощают офицеры японской императорской армии.
— Сообщите советскому консулу о нас, — ответили моряки.
Офицер промолчал и вскоре вышел.
На следующий день пленников повели в порт, посадили на корабль. Моряки не знали, куда их повезут. Возможно, опять высадят на Натуну, оставят там на произвол судьбы.
Бударин поддерживал под руку ослабевшую Анну Николаевну, Погребной помогал передвигаться больному матросу, хотя и сам еле держался на ногах от истощения. Радченко не отходил от Евдокии Васильевны.
Вдали зеленели берега, виднелись пальмы и высокий бамбук. В долинах — маленькие квадратики рисовых полей. Солнце палило. Под натянутым тентом, в тени, на ботдеке стояли японские офицеры и смотрели на русских. Раскаленная солнечными лучами палуба жгла босые ноги. Море отбрасывало слепящие блики лучей, отраженных разбегающимися волнами. После темного помещения все щурились.
Вскоре загрохотала выбираемая якорная цепь. Один матрос обмывал ил с якоря, другие выбирали канаты.
Бахирев, Друт, стоя с Будариным, наблюдали отшвартовку.
— Быстро работают, — произнес задумчиво Бударин. — Эх, как я соскучился по дому, по сыновьям. Увидеть бы семью, побыть дома, увидеть своих моряков, узнать, как работают, как им плавается! Скоро ли увидимся? Скоро ли сами начнем плавать?..
Море медленно колыхалось, словно дышало. Пароход шел быстро. Морякам приказали перейти в трюм.
В трюме не хватало воздуха, особенно было трудно больным. Всюду сновали крысы.
Вскоре сюда спустились японские солдаты.
Один из них говорил по-русски. Бударин, умеющий всегда и везде начать разговор, затеял беседу с ними. Солдаты принесли воды, угостили моряков сигаретами. Когда все ушли, молодой худощавый солдат в очках — тот, что говорил по-русски, — немного задержался. Он тихо сказал Бударину:
— Под Старинградом русски окружили джерман и уничтожили. Очена много уничтожили. Русски храбрые солдаты! Сейчас русски везде наступают. Джерман кричат: «Гитрел капут!»
Затем он рассказал о себе, что раньше был рыбаком, встречался с русскими. Оглянувшись кругом, добавил:
— Многие из нас думай, что скоро кончится война и что скоро мы займемся своим делом. Война нужна богачам, от войны они жиреют.
Солдат поднялся из трюма. Проводив его глазами, Бударин, обращаясь ко всем, произнес:
— Теперь все ясно. Если солдаты уже знают о какой-то большой победе советских войск, то японские власти не посмеют что-либо сделать с нами. Это ясно. Ясно и то, что наши наступают, раз этого японские офицеры не в силах скрыть от своих подчиненных. Ясно и то, что японские солдаты думают о мире, а не о войне…
— Корабль идет на север. Я ночью узнал это по звездам, — заметил Демидов.
И это сообщение вызвало общее оживление. Все заговорили, высказывая различные предположения о скором возвращении на Родину.
— Не узнаем родных. Ведь почти два года прошло. Да и родные нас не узнают, — высказал предположение Друт. — Дочь просила кокосовых орехов привезти. А с каким бы аппетитом я съел маленький-премаленький кусочек хлеба и обнял бы своих дочурок!..
— Вон Илья Бахирев в узле возит орех. По всем тюрьмам таскал его. Наверное, сыну.
— Это водяные часы. Их Датук подарил мне, — отозвался Бахирев.
Он развязал свой узел, недоуменно взял в руки детскую рукавичку, и лицо его озарила теплая улыбка.
— Да, как-то там, на западе? Вот узнал, что наступают наши, и так стало радостно… У меня дети на западе, — тихо проговорил кто-то в дальнем углу.
И при этих словах Бахирев вспомнил малайскую девочку Ласу с большими черными испуганными глазами с острова Большая Натуна, погибшую от пули японского офицера.
Бахирев посмотрел на говорившего, но ничего не сказал, а молча отвел взгляд на отпотевший борт, по которому струились, как слезы, блестящие капли. За бортом беспокойно шумела вода.
…Через несколько дней загремел отдаваемый якорь, послышался топот множества ног. Все замолчали, прислушиваясь. Пришли японцы, приказали жестами морякам: выходите наверх!
Корабль стоял на рейде. Вдали, на острове, виднелся город.
— Сянган! — узнал Погребной.
Корабль облепили со всех сторон китайские джонки.
Началась торговля рисом[16]. Японский боцман куль за кулем продавал рис. Поднялся гвалт, гортанный крик. Тут же стоял старший помощник капитана — низенький, толстый японец. В течение часа было продано, вероятно, тонн двести. После этого боцман подобрал мешочки с серебряными деньгами и ушел со своим старпомом в каюту.
