Буря кончилась.

Шатер троянцев устоял, но вид у него после шторма был печальный: намокшие стенки провисли и хлюпали на слабом ветру, полы обтрепались. Правда, солнце быстро высушило плотную ткань, но от этого в ней еще отчетливее засветились дыры, оставленные ветвями и сучьями, которые швырял в беззащитный шатер безумный ночной ветер.

— Надо куда–то перебираться отсюда, — сказала Гекуба, заново развешивая на сорванных бурей и вновь укрепленных меж кипарисовыми кустами ремешках полоски холстов, предназначенные для перевязки раненых. — Сейчас море успокоилось, но оно снова взбунтуется… На моей памяти такое уже бывало: не успеют закончиться осенние шторма, как почти тут же начинаются зимние. Шатер не защищает от них. А раненым нужны покой и тепло.

— Но перебираться некуда, мама! — возразил Троил. — В городе — полно зверей, дома кое–где еще горят — во–о–он виден дым! Вблизи никаких поселков, ничего. А далеко нам просто не уйти — трое тяжелораненых, лошадь только одна…

Они совещались среди зарослей кипариса, где царица Трои пыталась привести в порядок свое поврежденное штормом хозяйство. Впрочем, в совещании принимали участие все обитатели шатра — теплый солнечный день позволил отогнуть одну из стенок, чтобы раненые могли дышать свежим после грозы и бури морским воздухом и слышать все, что говорили остальные, занятые каждый своим делом. Гекуба собирала, полоскала в ручье и сушила ленты бинтов; Ахилл возился с найденным на берегу помятым медным нагрудником, стараясь вернуть ему форму и намереваясь приделать оторванные застежки; Пентесилея обтачивала ножом нарезанные в соседней роще ветви, собираясь приладить к ним оперение и наконечники, привезенные Критой из Темискиры; юная оруженосица царицы амазонок стояла на страже, вернее, сидела на камне перед шатром и старательно осматривалась — но чаще смотрела на Троила, который ловко, со сноровкой взрослого мужчины, разогревал над костерком найденный им недавно лук с порванной тетивой, намереваясь натянуть новую; Елена, присев на корточки, зашивала порванную снизу стенку шатра, используя вместо иглы острый кончик ножа и вместо ниток — козьи жилы; Авлона возилась в шатре с очагом.

Среди них не было только Терсита: он с утра вызвался пройтись вдоль линии прибоя, по полосе берега, которую ночью заливала вода. Спартанец знал, да и остальные не сомневались, что там можно насобирать немало рыбы и раковин.

— Нам лучше бы не уходить далеко от Трои, если уж мы так твердо решили, что будем ее возрождать! — заметил из шатра Гектор. — Но здесь действительно небезопасно — если шторма будут повторяться, нам тут станет несладко. У Деифоба, кажется, снова лихорадка…

— Просто было холодно, вот и все… — ответил Деифоб, но таким слабым голосом, что не успокоил, а скорее напугал остальных.

Ахилл молчал, сосредоточенно вертя в руках нагрудник, который под его могучими пальцами прогибался и менял форму, как свежая лепешка. Наконец, герой поднял голову.

— Наш грот в апельсиновой роще не подойдет! — проговорил он задумчиво. — Он мал для нас всех — в нем было бы еще теснее, чем в этом шатре. Найти бы вблизи какое–то жилье… Ну не вблизи, хотя бы в пределах бухты или рядом с нею. Хоть какое жилье!

— Есть такое! — неожиданно вмешалась Елена.

Все удивленно посмотрели на нее. Спартанка почти всегда молчала, она даже редко поднимала глаза, все время выполняя какую–то работу и, кажется, больше всего желая, чтобы ее совсем не замечали… Ее никто и не замечал — всем было просто не до нее.

— Есть такое жилье, — повторила женщина тихо.

— Ты о чем это? — спросил Гектор. — Вблизи Трои есть подходящее жилье для нас? Но все ближайшие поселки давно разорены ахейцами.

— Поселки — да! — сказала Елена. — Но за южной оконечностью бухты, за полосой рифов, есть еще одна бухточка, в нее впадает горная речка — я забыла, как она называется… Выше по ее течению, но очень–очень близко от берега маленькой бухты, в лощине, стоит хижина старого пастуха Агелая. У него даже не одна, а две большие хижины — когда–то он имел семью, но сейчас живет один. Его ахейцы не трогали, потому что там кругом скалы, кажется даже, что к берегу в этом месте и не пройти. Туда только с моря легко добраться, но кораблю не войти в мелкую бухту, там во время отлива и лодка не пройдет. Вот старик и живет себе спокойно… И, я думаю… Думаю, он бы нас принял. Там много места, а Агелай — очень хороший человек! У него — козы и овцы, молоко, сыр… Там было бы спокойно. И пути туда, если ехать морем, ну… часа четыре по солнечным часам.

— Постой! — воскликнул Гектор. — Агелай, это… Это же — дед Париса, то есть тот самый пастух, которого считали его дедом, пока не открылось, что он сын троянского царя и царицы!

— Ну да… — смущенно пролепетала Елена. — Дедушка Агелай. Мы… мы с Парисом иногда ездили к нему в гости, когда не было боев, когда это было безопасно. Уходили через западные ворота в верхнем городе и навещали его. Парис по–прежнему любил старика, и тот очень любил Париса. Правда, в последнее время мы у него не бывали, но Парис справлялся у пастухов, которые пригоняли в Трою скот, и те говорили, что дедушка жив–здоров.

— А почему вы больше туда не ездили? — спросил Ахилл. — Хотя бы во время перемирия?

Елена вспыхнула, сверкнула глазами, но тут же опустила голову и проговорила почти спокойно:

— Возможно, Парис и ездил. Просто мы стали почти чужими, и я не хотела с ним нигде бывать. Мне не хотелось вообще его видеть!

Этот резкий, почти истерический возглас вырвался у женщины против воли, и она тут же умолкла, закрыв лицо руками.

— Отчего тебе было не пойти к царю Приаму и не сказать, что ты готова уйти к своему мужу Менелаю? — жестко спросила Пентесилея.

— Хорошо так говорить амазонке, которая не умеет жить под властью мужчины! — воскликнула Елена. — Я боялась, что Менелай меня убьет… и… и он ведь чуть не убил меня! А если бы о моих намерениях узнал Парис, то тоже мог бы меня убить. И вот он бы убил обязательно! О, вы все не знаете, вы не знаете до конца, что это за человек! — она сорвалась и кричала, глотая слезы, прижав ладони к щекам, не замечая, что от ее пальцев, выпачканных в золе, на лице остаются грязные полосы. — Вы не знаете, на какую бездну подлости способен ваш красавец Парис!

— Я знаю, что в нем было больше зла, чем добра! — проговорила Гекуба — без гнева, но так печально, что истерика Елены тут же унялась.

— Прости меня, матушка! — воскликнула женщина, бросаясь к ней и хватая ее руку. — Ты — его мать… И ты его любишь. Но и я любила его. И только я одна знаю до конца, что он мог сделать!

— Я тоже знаю.

От этих спокойных слов все сразу замолчали. Ахилл так же сидел на камне, положив на колени медный нагрудник, но его лицо в этот момент выражало такую ненависть и отвращение, что все, кто видел его, вздрогнули. Гектор пристально посмотрел на друга, привстав со своей лежанки. Тот ответил на его взгляд, и троянский герой все понял.

— Не может быть! — прошептал он.

— Может быть, Гектор. Может быть. Да ты и сам давно догадывался… Я не хотел говорить ни тебе, ни, тем более, Гекубе, но… раз неизвестно, где сейчас Парис, где он был во время взятия Трои… Скажи, Елена, коли уж ты сказала так много: ты ведь догадывалась, что Парис хочет убить Гектора?

— Я это знала, — твердо сказала спартанка. — Я знала, что он прячет яд, украденный из аптеки Кея, слышала, как он спрашивал у одного из рабов Гектора, пойдет ли он на второй день праздника Аполлона в храм, как делал это всегда… Я догадывалась давно, что есть какая–то тайна, которой Парис боится, и о которой Гектор, наверное, знает.

— Да не знаю я никакой тайны! — воскликнул герой, от волнения вновь привставая на лежанке и тут же опять откидываясь на подушки. — Не знаю я ничего. Это он… это Парис думал, вероятно, что я о нем что–то знаю!

— Значит, та женщина его обманула! — закричала Авлона, от волнения едва не роняя на себя медный чан, который она в это время устанавливала на треножник. — Значит, это с ним она и говорила! Я помню, он грозил, что ее убьет, а она как крикнет: «Я уже все рассказала Гектору!»