— Стыдно признаться! — проговорил Ахилл. — Вы все сочтете меня обжорой, но я и в самом деле не против что–нибудь съесть. Тем более что пахнет замечательно. А что там такое, Гектор?

— Харчевня, — Гектор увидел, что базилевс не понимает этого слова, и пояснил: — Ну, двор такой, где можно купить еды и прямо там поесть. Прежде в Трое их было два десятка, сейчас только три осталось, да и те не процветают. Приезжих в городе нет, а своим не на что ходить по харчевням. Вот мы и поможем одному из харчевников поправить дела!

Царевич отцепил от пояса и подкинул на ладони связку серебряных и золотых пластинок с отверстиями посередине. Ахилл еще раньше заметил ее и сперва подумал, что это какое–то украшение, но потом вспомнил: такие пластинки уже попадались ему среди боевой добычи. По словам пленных троянцев, у них в городе этими штуковинами расплачиваются за товар, равно, как в Египте медными, серебряными и золотыми кольцами.

* * *

— Вот так штука! — Михаил, забыв про вежливость, прервал Каверина, едва тот сделал небольшую паузу. — А мы–то до сих пор считали, что первые монеты в Древней Греции появились в седьмом веке до нашей эры. А это что же… на пять веков раньше, получается?

— Получается, — кивнул Александр Георгиевич. — Только это ведь не совсем Древняя Греция, Миша, о чем я уже не раз вам, лопоухим, говорил. Троада действительно была особой страной, своего рода Атлантидой Древнего мира, которая не тонула и не исчезала — а просто мало–помалу мир окружающих разрозненных полисов догонял и догонял ее в развитии языка и культуры. Тесно связанная с внешним миром, постоянно воюющая, торгующая, ведущая переговоры со всеми, от скифов до Египта и Персии, что очевидно, и очевидно не только из нашей рукописи — эта большая и богатая страна достигла развития не меньшего, чем тот же Египет, а в чем–то, возможно, большего. Но у Троады был, в сущности, один язык с ахейцами, явная этническая общность, а главное, несмотря на войны, их контакт был гораздо постояннее и гораздо глубже, чем с более близкими ей по развитию персами и египтянами. И поэтому исторически мы воспринимаем это государство Передней Азии совсем не азиатским, а греческим, и культуру его относим к Крито—Микенскому периоду древнегреческой истории, хотя на самом деле эта культура значительно древнее и, мне кажется, богаче Крито—Микенской. Да, их торговые отношения, даже внутригосударственные, уже достигали к тому времени такого уровня, что деньги просто должны были появиться. Так что примитивные монеты, увиденные Ахиллом, были, видимо, давно привычны в Трое, хотя ахеец и не понял сразу, что это такое…

— Удивительно! — прошептал Михаил. — Просто невероятно… Вот, и всякие питейные заведения у них были, харчевни. Вы сами придумали слово для перевода, Александр Георгиевич?

— «Харчевня» — то? — Каверин рассмеялся. — Но оно встречается в гораздо более поздних текстах на древнегреческом языке и переводится, как правило, именно этим словом — нам, русским, привычным. А ты правильно угадал, что заведение питейное, хотя до этого места в тексте я пока не дошел. Да, для развитого троянского общества была уже необходима такая вот «сфера обслуживания». Ну, давай же поглядим, чем там кормили!

И, подмигнув, профессор снова взялся за перевод…

В светлой стене, когда колесница к ней подъехала, обнаружилась не обычная калитка, а довольно широкие ворота. Можно было попытаться проехать в них, но Деифоб натянул поводья.

— Еще снесу столбы! — он спрыгнул на землю и стал аккуратно привязывать коней к специально вделанному в стену бронзовому кольцу — таких колец было несколько, хозяин, как видно, заботился о тех, кто приезжал к нему в повозках или верхом.

— Сартосуаро! — крикнул Гектор, проходя в ворота.

Это прозвучало как некое неведомое заклинание, однако это было имя, потому что в ответ тотчас донеслось:

— Иду, иду! Входите!

Они оказались в просторном дворе, в глубине которого белело низкое строение, должно быть, жилье, окруженное деревянной галереей. С кровли этой галереи тянулись толстые веревки, соединяющие ее с тремя рядами столбов, установленных вдоль двора и перекрытых тонкими балками. Все это — кровлю, веревки, балки, — густо оплетали виноградные лозы, создавая над обширным пространством довольно плотный шатер. Янтарные и темные кисти винограда, свисая с лоз, наполняли еще не остывший после дневного жара воздух густым пьяным запахом, который вблизи почти заглушал запах мяса и пряностей. Пять или шесть деревянных столов располагались в тени этого живого шатра, окруженные скамейками, тоже деревянными, покрытыми коврами из козьих шкур. Неподалеку виднелась кирпичная печь, от которой сочился полупрозрачный дымок. В рыжем жерле печи темнели, тоже похожие на виноградные гроздья, связки чего–то ароматного и аппетитного.

За одним из столов сидели трое воинов в доспехах и старательно кидали кости. Доспехи их, впрочем, были, где только можно, развязаны и расстегнуты, шлемы и оружие лежали на земле. На столе стоял кувшин, должно быть, уже почти опустевший, три стакана и тарелка с остатками лепешек и горкой рыбьих костей.

Больше во дворе никого не было.

Услыхав возглас Гектора и, должно быть, сразу узнав его голос, воины повскакали с мест, будто им за шиворот всыпали горячих углей. Вид у всех троих был растерянный и почти перепуганный.

— Что это значит? — проговорил Гектор, казалось, тоже растерявшись. — Как вы посмели уйти из караула?

— Мы сменились, великий Гектор! — пролепетал старший из воинов. — Еще два часа назад…

— Два часа назад смены караула не было, она была три часа назад, — резко бросил Гектор. — Часов поблизости нет, но я и по солнцу вижу, который час. И не стыдно тебе врать, Проний? Твой дом отсюда за две улицы, так неужто ты пошел бы в харчевню, не зайдя домой и не скинув доспехи, если бы и вправду был уже свободен от караула? Или будешь врать дальше и скажешь, что собрался потом зайти на площадь Ареса и поупражняться в стрельбе или метании копья? Ну?

Все трое опустили головы с видом отчаянного стыда, а Проний сказал еле слышно:

— Прости нас! Мы дежурим неподалеку, на западной стороне стены. Нас там много, мы и договорились, что соседний караул последит за нашим участком, пока мы выпьем по стаканчику, а потом мы их отпустим. Мы тут всего ничего… Праздник ведь сегодня, и перемирие…

— Достойное объяснение! — вспыхнул Гектор. Больше всего ему было стыдно, что все это видит и слышит Ахилл. — И как только мы с такой стражей двенадцать лет держим оборону! Вон отсюда все, и принесите жертвы богам: у меня просто нет желания разбираться с вами при моем госте. Еще узнаю о таком «договоре», мало вам не будет! Прочь!

Воинов точно вынесло ветром. Ахилл с великим трудом подавил желание расхохотаться, делая вид, что рассматривает двор харчевни.

А между тем с деревянной галереи донеслись шлепаюшие шаги, и перед царевичами и базилевсом появился среднего роста, полный и коренастый человек, в широком белом пеплосе, подпоясанном красным, с кистями, кушаком, в красно–белом головном платке, красиво оттеняющем и вьющиеся черные волосы харчевника, и его почти такую же черную физиономию.

— О–о–о! Какая честь для меня, недостойного! — он вскинул руки таким движением, будто собирался рвать виноград с пышных лоз у себя над головой. — Сам Гектор! Наш воскресший Гектор! И еще двое царских сынов, чуть не весь род Приамов! И… А это кто?

Он уставился на Пелида почти с таким же любопытством, с каким тот смотрел на него. Хирон рассказывал Ахиллу о чернокожих людях, но в реальности облик харчевника показался герою просто невероятным. Особенно изумил его блеск темной кожи — она блестела, словно полированное дорогое дерево.

— Это Ахилл, мой друг и мой гость, и ты давно об этом догадался, Сартосуаро, — сказал Гектор. — Как дела в твоей харчевне?

— Ну как, как? — теперь руки харчевника резко раздвинулись в стороны. — Что за дела сейчас, когда война длится уже столько лет? Нет, я не жалуюсь — в сравнении с другими я живу неплохо. И храм Астарты поблизости, а жрец Лаокоон любит бывать в моем заведении, не в пример его покойному отцу Адамахту, который вообще, уж простите меня, был скупердяем, каких не видывала ни его почтенная Астарта, ни все прочие боги! И с площади Ареса, хоть она и не так близко, воины идут подкрепить свои силы ко мне, к старому Сартосуаро! Ну, и наши мастеровые, когда заводится у них лишняя пластиночка серебра, пропивают ее не дома же — там жены заедят! Они ее пропивают здесь! А что же вы все стоите? Вот стол, вот скамьи, и на них — мои лучшие коврики и подушки! Прошу, прошу, прошу!