Я возразил, что даже если это так, Дети едва ли смогли за семь лет достаточно усвоить знаний и навыков, чтобы успешно противостоять целой массе человеческого мозга и опыта. Но Зеллаби не согласился.

— Правительство имело какие-то свои соображения, снабжая их прекрасными учителями, так что сумма их знаний будет значительной. Всем известно, что сказал Фрэнсис Бэкон. Но знания сами по себе не сила. Толпа ходячих энциклопедий ничего не может сделать, если носители знаний не умеют ими пользоваться. Знания — это просто горючее, нужен еще мотор понимания, чтобы извлечь из него силу. И что меня пугает, так это мысль о силе, которую может произвести способность к пониманию, в тридцать раз превышающая мою. Я даже не могу представить…

Я нахмурился. Как всегда, я немного не понимал Зеллаби.

— Вы серьезно уверены, что мы не имеем возможностей, чтобы отвести этих пятьдесят восемь Детей с того пути, что они выбрали?

— Уверен, — ответил Зеллаби. — Что вы предлагаете нам сделать? Вы знаете, что случилось с толпой прошлой ночью. Люди намеревались атаковать Ферму — вместо этого их заставили избивать друг друга. Пошлите полицию — и случится то же самое. Пошлите против них солдат — и они будут стрелять друг в друга.

— Возможно, — сказал я. — Но должны быть другие способы. Из того, что вы сказали, ясно: никто ничего о них не знает. Они очень рано были отделены эмоционально от своих матерей, если, конечно, от них можно было когда-либо ожидать эмоций. Большинство из них пошло на полный разрыв, в результате в деревне о них ничего не знают. За прошедшее время вряд ли кто-нибудь думал о них как об индивидуумах. Стало трудным различать их, появилась привычка рассматривать их как коллектив, так что они стали двумя фигурами.

Зеллаби поправил:

— Вы совершенно правы, мой дорогой друг. Здесь явная утрата нормальных контактов и симпатий. Но виной тому не только наша поспешность. Я сам держался к ним так близко, как только мог, но еще до сих пор нахожусь на расстоянии. Несмотря на все мои усилия, я все еще воспринимаю их как двоих. Я твердо уверен, что остальной состав Фермы не пошел дальше.

— Тогда вопрос остается: как получить о них больше информации?

Через некоторое время Зеллаби сказал:

— Не приходило ли вам в голову, что ваше собственное место тоже здесь, дорогой мой? Сможете ли вы уехать отсюда? Считают ли Дети вас одним из нас?

Это было нечто новое и не совсем приятное. Я решил остаться и проверить. Бернард уехал на машине констебля, а я взял его машину для проверки. Ответ я получил, чуть отъехав по дороге на Оннли. Очень странное Чувство. Моим рукам и ногам велели остановиться и повернули машину без моего ведома. Одна из Девочек сидела на обочине и глядела на меня безо всякого выражения. Я попытался завести машину снова. Но руки не слушались. Ноги я тоже не мог поднять к педали. Я посмотрел на Девочку и сказал, что живу не в Мидвиче и хотел бы попасть домой. Она чуть сжала губы, и мне осталось только вернуться.

— Гм, — сказал Зеллаби. — Итак, вы почетный житель, да? Я думал, что так и будет. И напомнил Анжеле, чтобы она дала знать кухарке, так-то, мой дорогой друг.

В то самое время, когда мы с Зеллаби беседовали в Киль Мейне, еще одна беседа на ту же тему проходила на Ферме. Доктор Торранс, чувствуя свободу в присутствии подполковника Уосткота, старался ответить на вопросы констебля более четко, чем ранее. Но опять ничего не было понятно, и потеря взаимопонимания между партнерами особенно обнаружилась, как только доктор сказал:

— Боюсь, я не могу сделать ситуацию для вас более понятной.

Констебль нетерпеливо заворчал:

— Все мне продолжают так говорить, я не могу это отрицать. Никто здесь не в состоянии что-либо объяснить. Все мне говорят, что эти Дети каким-то образом ответственны за события последней ночи, даже вы, кто, по моему мнению, отвечает за них. Я согласен, что не понимаю ситуацию, в которой молодым ребятам позволили как-то выйти из-под контроля, так, что они вызвали беспорядки. Как констебль, я хотел бы пригласить одного из зачинщиков и послушать, что он скажет обо всем этом.

— Но, сэр Джон, я уже объяснял вам, что здесь нет зачинщиков.

— Я знаю, знаю. Я слушал вас. Все они одинаковые, и все такое… Это хорошо в теории, быть может, но вы знаете не хуже меня, что во всякой группе есть юноши, которые стоят во главе, и именно они должны быть у вас. Справьтесь с ними — и вы сумеете справиться с остальными.

Он выжидательно замолчал.

Доктор Торранс обменялся беспомощным взглядом с подполковником Уосткотом. Бернард слегка пожал плечами и чуть заметно кивнул. Доктор Торранс показался еще более несчастным. Он спросил встревоженно:

— Хорошо, сэр Джон, так как вы взялись приказывать, я не могу не подчиниться, но я должен просить вас внимательно следить за вашими словами. Дети очень… чувствительны.

Выбор последнего слова был явно неудачен, так как вслед за констеблем это слово используют заботливые мамаши, говоря о своих испорченных сыновьях, и оно не расположило его по отношению к Детям.

Он пробормотал что-то неодобрительное, когда доктор Торранс поднялся и вышел из комнаты. Бернард открыл было рот, чтобы подкрепить предупреждение доктора, но потом решил, что только ухудшит дело. Они ждали в молчании, пока не вернулся доктор с одним из Мальчиков.

— Это Эрвин, — сказал он, представляя Мальчика. Последнему он добавил: — Сэр Джон хочет задать тебе несколько вопросов. В обязанность констебля входит доложить о событиях прошлой ночи.

Мальчик кивнул и повернулся к сэру Джону. Доктор занял свое место у стола и начал наблюдать за обоими, напряженно и обеспокоенно. Взгляд Мальчика был спокоен, внимателен, но совершенно нейтрален.

Сэр Джон встретил его таким же спокойствием. «Здоровенький Мальчик, — подумал он, — немного сухопарый, ну, не настолько, чтобы производить впечатление худого. Хрупкий, лучше сказать».

Было трудно судить о чем-либо по чертам лица: оно было привлекательным, хотя без той слабости, которая часто сопровождает миловидность. С другой стороны, оно не подчеркивало силу, рот, в самом деле, был немного маловат, хотя не надменный. По лицу узнать много было нельзя. Глаза, однако, были более впечатляющие, чем он ожидал. Ему говорили об удивительных золотистых глазах, но никому не удавалось передать их лучистость, их странную способность светиться изнутри. На мгновение это вывело его из равновесия, потом он взял себя в руки, напомнив себе, что говорит с каким-то уродцем, Мальчиком девяти лет от роду, выглядевшим на все шестнадцать, воспитанным на самопознании, самообразовании, самовыражении. Он решил относиться к юноше так, словно ему и впрямь девять лет, и начал в той манере отношения мужчины к ребенку, которая свойственна практичным людям.

— Вчерашнее событие очень серьезно, — произнес он. — Наша работа — выяснить все дело и найти, что же все-таки произошло, кто отвечает за случившееся, и так далее. Мне говорят, что ты и другие были там, что ты на это скажешь?

— Нет, — быстро сказал мальчик.

Констебль кивнул. Мы не ожидали немедленного признания.

— Что же случилось? — спросил констебль.

— Люди деревни пришли сжечь Ферму, — сказал Мальчик.

— Вы были уверены в этом?

— Они так сказали, и других поводов прийти в такое время у них не было.

— Хорошо, не будем вдаваться в такие подробности. Пусть будет так. Ты говоришь, они пришли поджечь Ферму, а другие хотели остановить их, и началось побоище.

— Да, — согласился Мальчик, но не так уверенно.

— Тогда фактически ты и твои друзья не имеют к этому никакого отношения. Вы были просто наблюдателями?

— Нет, — ответил Мальчик. — Мы должны были защищаться. Это было необходимо, иначе они сожгли бы дом.

— Вы имеете в виду, что призвали некоторых из них, чтобы остановить других, так?

— Нет, — терпеливо объяснил Мальчик. — Мы заставили их драться друге другом. Мы могли просто отослать их, но если бы мы это сделали, они захотели бы вернуться в другое время. Теперь они этого не сделают, они поняли, что лучше оставить нас в покое.