Констебль помолчал.

— Ты сказал «заставили их драться друге другом». Как это вы сделали?

— Это трудно объяснить. Не думаю, чтобы вы поняли.

Сэр Джон слегка покраснел.

— В любом случае я хочу послушать.

— Это будет бесполезно, — сказал Мальчик.

Он говорил просто, словно констатировал факт.

Лицо констебля стало красным. Доктор Торранс поспешно вставил:

— Это совершенно непонятное дело, сэр Джон, все мы стараемся понять, но не многим это удается. Вряд ли что-либо станет понятным, если сказать, что Дети пожелали, чтобы люди атаковали друг друга.

Сэр Джон посмотрел на него, потом на Мальчика. Он вновь залился краской, но контролировал себя. После нескольких глубоких вздохов он снова заговорил с Мальчиком, но теперь более неспокойно.

— Однако дело сделано, мы возвращаемся, и вы подтвердите, что ответственность за случившееся лежит на вас.

— Мы ответственны за то, что оборонялись, — равнодушно сказал Мальчик.

— Ценой четырех жизней и тринадцати серьезных ранений, хотя ты сам сказал, что вы могли бы просто их повернуть.

— Они хотели убить нас.

Констебль долго смотрел на него.

— Я не понимаю, как вы делаете это, но я не верю, что в тот момент подобное решение было единственным.

— Они бы пришли снова. Это было необходимо, — еще раз повторил Мальчик.

— Вы не можете быть столь уверены в своей правоте, все это чудовищно. Вы хоть чувствуете раскаяние перед пострадавшими людьми?

— Нет, — ответил Мальчик. — Да и почему? Вчера один из вас стрелял в нашего. Мы должны защищаться.

— Но не мстить. На вашей стороне закон…

— Но закон не смог защитить Уилфреда. И он оказался бессильным прошлой ночью. Закон наказывает преступника, совершившего преступление. Для нас это бессмысленно, мы хотим жить.

— Но вы отрицаете, что ответственны за смерть других людей?

— Начнем все сначала? — спросил Мальчик. — Я ответил на ваши вопросы лишь для того, чтобы вы смогли лучше разобраться в ситуации. Так как вы, по-видимому, не уловили хода мысли, я объясню вам проще. Если кто-либо будет вмешиваться в наши дела или нас будут излишне беспокоить, мы будем защищаться. Мы доказали, что способны на это, и надеемся, что подобное предупреждение поможет избежать последующих неприятностей.

Сэр Джон безмолвно уставился на Мальчика. Он привстал с кресла, словно собирался броситься на Мальчика, но передумал. Прошло несколько секунд, прежде чем он смог вымолвить:

— Маленькие подлецы! Свинтусы! Как ты смеешь разговаривать со мной подобным образом! Ты отдаешь себе отчет в том, что я являюсь представителем полиции всей Англии! Если нет, то через некоторое время ты поймешь! И я буду тому непосредственным свидетелем! Разговаривать так со старшими!.. Итак, если вас будут беспокоить, вы станете защищаться? Вам еще многому необходимо научиться, мой мальчик…

Внезапно, на полуслове он остановился и уставился в лицо Мальчика.

Доктор Торранс подался всем телом вперед.

— Эрвин… — начал он протестующе, нос места не сдвинулся.

Бернард Уосткот спокойно продолжал сидеть в кресле, наблюдая.

Рот констебля скривился, челюсть немного отвисла, глаза расширились и, казалось, вот-вот вылезут из орбит. Волосы медленно встали дыбом. Слезы заструились по щекам, он начал дрожать, но, казалось, шевелиться не мог. Постепенно он стал приходить в себя, зашевелился, поднял дрожащие руки и ощупал ими лицо. Из его горла раздался страшный крик. Он сполз на пол со своего кресла и упал лицом вперед. Он лежал, извиваясь, прижимаясь к ковру, как бы стараясь втереться в него. Внезапно он замер.

Мальчик перевел взгляд на присутствующих:

— Не беспокойтесь, он не ранен. Он пытался запугать нас, и мы показали ему, что значит быть испуганным по-настоящему. Теперь он все поймет. Он сейчас придет в себя.

После этого он резко повернулся и вышел из комнаты.

Бернард вытащил платок и вытер со лба капли пота. Доктор Торранс все еще сидел не шевелясь, лицо его отливало смертельной белизной. Они оба смотрели на лежащего констебля. Тот лежал тихо, видимо, без сознания, издавая длинные прерывистые гортанные звуки — вздохи, изредка вздрагивая всем телом.

— Господи! — воскликнул Бернард. Он посмотрел на Торранса. — И вы жили здесь все эти годы!

— Я ни разу не видел ничего подобного, — ответил доктор. — Мы подозревали много возможностей, но не сталкивались с подобной враждебностью. И слава Богу!

— Да, могло быть хуже, — ответил Бернард, вновь повернувшись к лежащему сэру Джону.

— Его следует убрать, пока он не успел прийти в себя. А нам лучше удалиться, свидетелей подобных ситуаций не прощают. Пришлите пару полицейских, чтобы забрали его. И скажите им, что ему неожиданно стало плохо.

Через пять минут они стояли на ступеньках перед домом, наблюдая, как увозят констебля, все еще не пришедшего в себя.

— Кажется, они уничтожили еще одного человека…

После двух рюмок двойного виски взгляд Бернарда потерял загадочность, которая появилась на его лице еще в Киль Мейне. Он пересказал нам разговор между констеблем и Мальчиком. Чуть помолчал, а затем добавил:

— Вы знаете, есть одна из ребяческих черт в Детях, которая поражает меня, — это их неспособность правильно оценивать свою силу. Все, что они делают, преувеличено. Что могло быть прощено в намерениях, становится ужасным при осуществлении. Они хотели проучить сэра Джона, дать понять, что неразумно вмешиваться в их дела, но зашли так далеко, что довели беднягу до состояния безумного страха. Они уничтожают человеческое достоинство, и это напрасно.

Зеллаби спросил своим мягким голосом:

— Не смотрим ли мы на все это со своей точки зрения? Вы, подполковник, говорите «непростительно» и думаете, что они ожидают, что их простят. Но почему? Разве мы заботимся о том, чтобы нас простили волки или шакалы за то, что мы их убиваем? Нет, мы просто обезвреживаем их, когда возникает такая необходимость. Дети раньше нас с вами уяснили, что мы для них опасны. А мы еще нет. Учтите: они намерены выжить, а значит действовать так, как посчитают нужным, без жалости и сомнений.

Он сказал это спокойно и уверенно, как бы внушая слушавшим его. Бернард ответил:

— Конечно, положение изменилось. Если не считать нескольких незначительных инцидентов, они не совершили поступков, способных вызвать у нас желание оказать на них давление. И вдруг следует взрыв многочисленных несчастий. Можете ли вы сказать, с какого времени сложилась подобная ситуация и как: внезапно или постепенно? До случая с Паули ничего подобного не наблюдалось?

— Неприятное и весьма неопределенное положение. И ни единого примера, могущего помочь нам в нашем деле. Во всей нашей литературе инопланетяне показаны неприятными существами, хитрыми и коварными. Вспомните марсиан Уэллса. Их поведение довольно обычно: они просто развернули кампанию с оружием, которое выводило из строя все, что им мешало. Не надо пытаться вернуть свои позиции, а в этом случае…

— Осторожно, дорогой, — сказала его жена.

— Что? А, кофе. А где сахар?

— Слева от тебя.

— О, спасибо. Так на чем я остановился?

— На марсианах Уэллса, — сказал я.

— Да, конечно. Ну, это прототип огромного количества пришельцев. Сверхоружие, с которым борется человек при помощи своего слабого оружия, пока не оказывается спасенным благодаря какой-нибудь случайности. Естественно, в Америке все иначе. Что-то спускается, и кто-то выходит, и, благодаря отличным средствам сообщения, в стране ширится паника от побережья до побережья. Все шоссе из всех городов переполнены, кто убегает, кто улетает — только не Вашингтон. В Вашингтоне наоборот: бесчисленные толпы, насколько хватает глаз, стоят серьезно и молчаливо, лица бледны от напряжения, глаза направлены к Белому дому в то время, как в каком-то Катсхиллсе всеми забытый профессор и его дочь с их преданным молодым ассистентом напрягаются, как повитухи, помогая рождению «детища лаборатории», которое в последние минуты спасет весь мир. Возможно, сообщение о таком вторжении через несколько часов будет встречено со скептицизмом, но позвольте, американцы лучше знают свой народ. А что у нас? Просто еще одна война. Мотивы упрощены, оружие усложнено, но пример тот же, и, как результат, ни один из прогнозов, выводов не оказывается хоть как-нибудь полезным, когда что-то действительно случается.