Сириус, вырвавшись из цепкой хватки державшего его Люпина, подошел ближе, обнял за плечи, закрывая от любопытных взглядов жадной до зрелищ толпы, и повел его к выходу. И Гарри ему это позволил. Теперь уже ничего не имело значения. Ничего, кроме времени.

***

— Я не знаю, что делать, Альбус, — Сириус опрокинул в себя еще бокал огневиски взглянул на Дамблдора расфокусированными, мутными от бессонницы глазами. — Он не ест, не разговаривает, никуда не ходит. Я же… я хотел…

Дамблдор холодно посмотрел на него и после продолжительной паузы ответил:

— Я говорил тебе, Сириус, что ты не прав. Что Гарри и Северус…

— Не произноси при мне имени этого мудака! — тут же взвился Сириус. — Это все из-за него! У Гарри просто крыша поехала от этого… этого…

— Это называется любовью, Сириус.

— Чушь! Это называется приворотом, растлением, насилием, но никак не любовью! — заорал тот, швырнув бокал в стену. — Чушь! Гарри зависит от магии этого грязного ублюдка! В Азкабане дементоры быстро сделают свое дело, и Гарри будет свободен! Ни одна связь не выдержит воздействия дементоров! Мне ли не знать этого!

— Плоха та любовь, которую можно вытравить дементорами. И ты, да, ты — лучший тому пример. Ты не забыл ни Гарри, ни Джеймса, ни Лили. Не перестал ненавидеть Северуса, — сказал Дамблдор, посмотрел на него с брезгливой жалостью и ушел. Он и так пустил в ход все свое влияние, чтобы максимально смягчить приговор, понимая, в отличие от сумасшедшего главы рода Блэк, что разлука больнее всего ударит по Гарри. По самому незащищенному, искреннему, небитому жизнью Гарри. Северус был исключительно устойчив к неприятностям, жизнь его не баловала, потому Дамблдор не без оснований надеялся, что он выживет. Но вот Гарри…

***

— Ну и мудак ты, Блэк, — без обиняков заявил Кингсли, взламывая чары, которыми Гарри запечатал свою комнату. — Никогда не думал, что из любви к ребенку можно пытать его!

— Чушь! Гарри переборет зависимость. Это не продлится долго. Ломай!

Дверь удалось открыть, только разрушив часть стены. Глазам вошедших предстала безумная своей обыденностью картина.

На смятой постели, поджав под себя длинные ноги, сидел очень худой подросток и раскачивался из стороны в сторону. Отросшие волосы падали ему на глаза неопрятными прядями, но он этого даже не замечал, как не заметил развороченной стены и нежеланных посетителей.

— Тебе больно, я чувствую, — шептал он пересохшими губами, глядя в стену. — Тебе больно. Я с тобой, слышишь? С тобой. Прости меня. Это моя вина. Моя чертова вина. Надо было послушать тебя, быть осторожнее. Ты предупреждал меня, да? А я верил, верил, что есть люди, которые любят меня по-настоящему. Ошибся. Я все время ошибаюсь. Тоска. В твоей жизни было так мало радости, что стражам почти нечем поживиться. Но ты помни обо мне. Помни, Северус. Я здесь, с тобой. Я жду. Я твой. Только твой. И буду с тобой, что бы ни случилось.

— Гарри, — осторожно позвал его Сириус. — Гарри!

— Я помню, как ты улыбнулся мне. Всего один раз, но я помню. Я буду помнить за двоих и любить за двоих, я смогу. Только ты не сдавайся. Ты же упрямый, как я. Ты выживешь, должен выжить. Ты выдержишь, ведь ты не из тех, кто опускает руки. Я с тобой. Чувствую каждую твою эмоцию, как раньше. Тебе больно. Но я здесь.

Кингсли наложил серию чар быстрой диагностики.

— Обезвоживание, упадок сил, пограничное состояние сознания. Ты ебаный чистокровный заносчивый мудак, Блэк, — он с отвращением сплюнул и наполнил стакан при помощи Агуаменти. — Выпей, малыш, ничерта твоей жилистой змее не сделается, любой дементор таким подавится.

— Сириус напал на тебя со спины, когда я плюхнулся в обморок, как Чжоу при виде мыши. Прости меня. Прости, — Гарри, казалось, даже не заметил чужого присутствия. — До одиннадцати лет я никому не был нужен. А после одиннадцати понадобился сразу и всем. Люди подходили ко мне на улице, глазели, как на чудище с двумя головами, и никто никогда не пытался узнать меня по-настоящему. Герой. Друг героя, подруга героя, будущая жена героя. А я всегда так хотел быть чьим-то, что согласен был и на это. Быть нужным, пусть и ради каких-то до сих пор не совсем понятных для меня вещей, поговорить с кем-то, поделиться, просто посидеть у огня. Потом появился Сириус, а вместе с тем и чувство семьи, плеча. У меня появилась надежда на свой дом, на семью. Я ведь сирота, Северус, совершеннейший, круглый сирота. И лучше мне было оставаться одному. Тогда я смог бы стать только твоим. Как страшно безраздельно принадлежать кому-то. Я сейчас не о тебе, конечно. Как страшно, когда человек, которому ты доверяешь, считаешь семьей, вдруг… Я не знаю, как это назвать. Обращается с тобой как с собственностью. Как с домовым эльфом. Он может взять и отнять у тебя все, даже не… не посчитав нужным спросить. Я же живой, Северус. Как странно жаловаться на чрезмерную, фанатичную заботу. Я ведь верил ему. Я верил, что он поймет. Сириус. Тот, кто был так долго лишен права выбирать… Кто, если не он? Но он просто сгреб меня, как бешеное животное, и запер здесь. Он знает, как лучше. А я не хочу лучше, я хочу как было. С солнечными бликами на твоем спокойном лице. И чтобы губы у тебя были мягкими, не сжатыми в жесткую линию. И чтобы ресницы на кончиках золотились от солнца, и я знал, что ты можешь быть и таким. Со мной. Что ты такой со мной, ты мой. Я так боялся считать тебя своим, а теперь почти поздно. Но я буду говорить это, даже зная, что ты меня не слышишь. Я буду ждать, сколько смогу, я ведь обещал тебе. Я тебе обещал.

Кингсли сел рядом и осторожно обнял Гарри за плечи.

— Тебе надо поспать, малыш. Никуда твой Северус не денется. После службы у Лорда и Альбуса Азкабан для него курорт. Давай, Гарри, я тебя усыплю, хорошо? А потом мы позовем доктора.

— Он кричит во сне, — встрял Сириус, сжимая кулаки. — Кричит, будто его режут. Покачается так день-другой и вырубается на сутки. Тогда кошмаров нет. Вроде бы.

— Заткнись, — процедил Кингсли.

— Знаешь, многое можно сказать о тебе, — продолжал разговаривать с отсутствующим Снейпом Гарри. — Особенно, если слушать, а не смотреть. Что ты жестокий, что ты несправедливый, но я вижу сердцем. Помню, как ты укрывал меня в те редкие ночи, когда позволял остаться, как аккуратно выспрашивал о делах, как старался не привязывать к себе, оставаться отстраненным, давая выбор. У меня никогда не было возможности выбирать. Дурслям меня подкинули на крыльцо, как бездомного кота, Сириус не рассматривал даже такого варианта, чтобы оставить меня у них, директор знал, что мне суждено либо победить Волдеморта, либо умереть, и… Не важно… И только ты, ради которого я готов был на все, совершенно ничего от меня не требовал. Да, не давал приблизиться, но и не оскорблял, чтобы по-настоящему оттолкнуть, не особо нянчился со мной, но ни разу не отказал в помощи. Ты будто ждал от меня чего-то, давно все решив для самого себя. То, что я принимал за равнодушие, на самом деле было попыткой дать мне выбор. Которого по сути не было ни у одного из нас.