Я купил дом главным образом потому, что хотел поселиться у моря. Но дело приняло неожиданный оборот: берег оказался безнадежно изгажен. Тысячи пластиковых бутылок покрывали песок и камни. На кустах шиповника трепетали целлофановые пакеты. Банки из-под пива и газировки ржавели в дюнах. Пакеты от чипсов носились по волнам, подобно медузам.
Откуда мусор? Отчасти это, конечно, заслуга местной молодежи. Но в гораздо большей степени виновато море. Я принялся (с растущим ужасом) читать о сбросе отходов в Мировой океан. Он (из-за того, что находится вне юрисдикции любого правительства) теперь напоминает свалку.
Пластик – в отличие от мусора, который попадал в воду в прошлом, – совсем не разлагается, почти не тонет и отдан на волю течений и ветров. К моему несчастью, течения и ветры Бристольского залива доставляют непропорционально большую долю североатлантического хлама прямиком на мой задний двор.
Озадаченный этим обстоятельством, я решил узнать у местных жителей, кто отвечает за уборку побережья. “Этим должен заниматься совет – он там, вниз по улице, – объяснил сосед. – Но он ничего не делает, видите?” Демонстрируя первые симптомы обсессивно-компульсивного расстройства я, отправляясь на прогулку, стал брать с собой мешок для мусора. Но исправить положение в одиночку я не мог.
Тогда я призвал на помощь волонтеров: приходите и помогите привести это место в порядок, а за ланч заплачу я. В первый раз явилось человек восемь-девять, и далеко не всех привела в восторг боль в спине и испачканные руки. Во второй раз дело пошло успешнее. Даже солнце выглянуло: такое здесь тоже случается.
Перелом произошел, когда за дело взялось местное отделение “Лайонс”. Прежде я не слышал об этом клубе. Он основан в Америке, как и “Ротари”. Оба клуба организовали около века назад бизнесмены из Чикаго, оба клуба – светские сетевые организации, члены которых посвящают время добрым делам. “Лайонс” поставил дело на такой уровень, до которого мне было очень далеко. Побережье преобразилось. Пластиковые бутылки упаковывались и вывозились. С шиповника исчезли полиэтиленовые “вымпелы”. Мерой нашего успеха стало заметное увеличение числа гуляющих – из местных жителей и приезжих.
Приключение в Уэльсе продемонстрировало мне могущество института добровольной ассоциации. Сообща, спонтанно, безо всякого участия государства, без оглядки на выгоду, без принуждения и насилия мы вернули унылому захолустью былую красоту. Теперь всякий раз, когда я иду поплавать, я задаюсь вопросом: сколько еще задач можно решить столь же просто и блестяще?
Выше я попытался взломать несколько плотно закрытых ящиков с ярлыками “Демократия”, “Капитализм”, “Верховенство права”. В заключительной главе я возьмусь за четвертый ящик – “Гражданское общество”. Может ли подлинно свободная страна процветать без активного гражданского общества, к которому мы так привыкли? Хочу подчеркнуть, что противоположностью гражданского общества выступает общество негражданское, в котором даже проблема антиобщественного поведения становится государственной проблемой. И я сомневаюсь, что новые социальные сети (я говорю об интернете) в каком бы то ни было отношении заменят прежние, настоящие сети – из тех, которые помогли мне вычистить пляж.
Возрастание и убыль социального капитала
Алексис де Токвиль в книге “Демократия в Америке” пишет[18]:
Америка сумела извлечь из права создавать объединения максимальную пользу. Там это право и сами объединения были использованы как мощное и действенное средство при достижении самых разных целей. Независимо от постоянных объединений, возникших в соответствии с законом и называемых коммунами, городами, округами, имеется множество других, которые своим рождением и развитием обязаны только воле индивидуумов. С первого дня своего рождения житель Соединенных Штатов Америки уясняет, что в борьбе со злом и в преодолении жизненных трудностей нужно полагаться на себя; к властям он относится недоверчиво и с беспокойством, прибегая к их помощи только в том случае, когда совсем нельзя без них обойтись… В Соединенных Штатах объединяются в целях сохранения общественной безопасности, для ведения торговли и развития промышленности, там есть объединения, стоящие на страже морали, а также религиозные. Всего может достичь воля человека, в свободном выражении себя приводящая в действие коллективную силу людей{141}.
Де Токвиль усмотрел в американских политических объединениях необходимый противовес тирании большинства, характерной для современной демократии. Однако в восторг его привели неполитические ассоциации[19]:
Американцы самых различных возрастов, положений и склонностей беспрестанно объединяются в разные союзы. Это не только объединения коммерческого или производственного характера, в которых они все без исключения участвуют, но и тысяча других разновидностей: религиозно-нравственные общества, объединения серьезные и пустяковые, общедоступные и замкнутые, многолюдные и насчитывающие всего несколько человек. Американцы объединяются в комитеты для того, чтобы организовывать празднества, основывать школы, строить гостиницы, столовые, церковные здания, распространять книги, посылать миссионеров на другой край света. Таким образом они возводят больницы, тюрьмы, школы. Идет ли, наконец, речь о том, чтобы проливать свет на истину, или о том, чтобы воспитывать чувства, опираясь на великие примеры, они объединяются в ассоциации{142}.
А вот известный (и справедливо) отрывок, в котором де Токвиль указывает на разительный контраст между тем, как американские граждане объединились в рамках кампании против алкоголизма, и подходом к решению социальных проблем на его (Токвиля) родине[20]:
Можно представить себе, что если бы эти сто тысяч людей [члены Американского общества трезвости] жили во Франции, то каждый из них самостоятельно обратился бы к правительству с просьбой, чтобы оно взяло под свой контроль все кабаки на территории королевства{143}.
Де Токвиль нисколько не преувеличил страсть Америки XIX века к добровольным ассоциациям. Историк Марвин Оласки приводит следующий пример. Объединение, связанное с 112 протестантскими церквями Манхэттена и Бронкса, на рубеже XIX–XX веков распоряжалось: 48 фабричными школами, 45 библиотеками и читальнями, 44 швейными школами, 40 детскими садами, 29 сберкассами и кредитными обществами, 21 конторой по трудоустройству, 20 спортзалами и бассейнами, 8 диспансерами, 7 круглосуточными яслями, 4 домами с меблированными комнатами. И это еще не принимая в расчет деятельность столь же многочисленных католических, иудейских и светских объединений{144}.
В континентальной Европе, как справедливо заметил де Токвиль, никогда не было ничего подобного. Эдвард Бэнфилд в книге “Моральные основания отсталого общества” противопоставил “аморальную семейственность” южноитальянского городка, названного им “Монтеграно”, бурной ассоциативной жизни Сент-Джорджа, штат Юта. Похожий ландшафт, похожий климат, разные институты. В “Монтеграно” имеется лишь одна ассоциация: карточный клуб, в котором состоят 25 зажиточных горожан. Имеется, кроме того, сиротский приют, который содержат монахини из старинного монастыря, однако горожане не делают ничего, чтобы помочь приюту или отремонтировать обветшавшую обитель{145}. Увы, как и опасался де Токвиль, градус ассоциативной жизни в США заметно снизился.
Роберт Патнэм в своем бестселлере “Кегли в одиночку” привел длинный список показателей “социального капитала”, указав на его стремительную убыль в 60–70-х годах и в конце 90-х годов:
