Избыточно сложное регулирование может повредить тому, чему оно призвано помочь. Подобно тому, как советский Госплан (по причинам, указанным Фридрихом фон Хайеком и Яношем Корнаи{68}) не мог управиться со сложной экономикой, попытки государства в послекризисную эпоху впредь избавить мировую финансовую систему от кризисов обречены. У государства никогда не получится справиться со столь сложной системой. Из уроков кризиса оно способно усвоить лишь один: как привести экономику к следующему кризису.

Существует ли альтернатива? Полагаю, что да. Уолтер Бэджет в книге “Ломбард-стрит” (1873) описал современный ему лондонский Сити. Бэджет понимал, что британская финансовая система, несмотря на дарвинистские установки, отличалась сложностью и хрупкостью. “Мощь этой системы, – писал Бэджет, – точно пропорциональна ее хрупкости или (я едва ли ошибусь, сказав так) угрожающей ей опасности… Даже на вершине своего процветания эта структура целиком уязвима. Удивительная особенность нашей финансовой системы – небывалое доверие одного человека другому. И если доверие в силу скрытых причин уже невелико, его может подорвать и мелочь, ну а значительное происшествие – почти моментально его уничтожить”{69}.

Никто лучше Бэджета не описал паническое изъятие вкладов. Те, кто не читал “Ломбард-стрит”, узнали на собственном опыте, каково это, в 2007 году, во время массового изъятия депозитов из “Нозерн рок” и “Кантриуайд”, и в 2012 году, когда доверие вкладчиков утратил испанский конгломерат “Банкиа”. Одно из главных достоинств “Ломбард-стрит” – обзор лондонского рынка краткосрочного капитала и его основных институтов (приобретающие влияние акционерные банки и слабеющие неакционерные, учетные дома, новые сберегательные банки), а также демонстрация уязвимости каждого из них. Думаю, Бэджет предпочел бы, чтобы каждый институт помогал себе сам, образуя резервы на случай неприятностей. В действительности у Сити имелся лишь один резерв на крайний случай – Английский банк, “единственный в стране источник значительной массы свободной наличности”{70}. Иными словами, и тогда, и сейчас центральный банк (и правительство) – последняя линия обороны в случае паники.

Проанализировав финансовые неурядицы за полвека, Бэджет блестяще показал, что роль Английского банка как хранителя денежного резерва страны довольно сильно отличалась от роли, предписанной этому учреждению уставом, а также от представлений его руководителей. Во время паники 1825 года Английский банк повел себя правильно, однако, увы, поздно, и к тому же не слишком понимая, почему то, что он делал, было правильно. После трех кризисов [1847, 1857 и 1866 годов], последовавших за принятием в 1844 году закона “Об Английском банке” (в котором речь шла главным образом об эмиссионной функции), действие этого акта было приостановлено. Тогда, как и сейчас, не было очевидно, чьи ценные бумаги в случае кризиса банк примет в обеспечение. Управление банком было непрозрачным. Его управляющий и директора не были по профессии банкирами. (Их выбирали из торговцев. Сейчас мы предпочитаем ученых-экономистов – и не всякий согласится, что эта перемена к лучшему.) Они едва совладали с ситуацией в 1866 году, когда лопнула СФИ под названием “Оверенд – Гарни”.

Хотя рецепты Бэджета недвусмысленны, мне кажется, их нередко понимают ошибочно. Возьмем, например, знаменитый совет (в случае кризиса центральному банку следует выдавать ссуды без ограничений, однако под более высокий процент): “Очень крупные ссуды под очень высокий процент – вот лучшее средство”{71}. Мы следовали рекомендации Бэджета лишь наполовину, сочтя, что доля заемных средств в нашей системе настолько высока, что повышение учетной ставки ее прикончит. Бэджет же предлагал “искусственно ограничить число обращений лиц, не имеющих нужды в ссуде”{72}. Глядя на то, как современные банки – и сильные, и слабые – дают взаймы почти сколько угодно, почти кому попало и почти даром, я понимаю, что хотел сказать Бэджет.

Мы благополучно игнорируем и остальные его советы, особенно касающиеся свободы действий, которая противопоставляется регламентации. Во-первых, Бэджет подчеркивал необходимость наличия у управляющих рыночного опыта: “От солидных негоциантов… не укроется сомнительное положение людей ненадежных; они немедленно распознают… незаконные сделки”. Исполнительные полномочия должны быть вручены постоянно работающему заместителю управляющего. Члены правления должны действовать с “разумной осторожностью”{73}.

Во-вторых, Бэджет указывал на “первостепенную важность постоянного удерживания [Английским банком] крупных резервов”. Однако, уточнял он, объем резервов не должен определяться автоматически, исходя из некоего правила (как, например, объем бумажного денежного обращения согласно закону “Об Английском банке” 1844 года): “В настоящее время невозможно установить… твердое соотношение обязательств и резервов, которые банк должен держать в запасе”. Образцовый центральный банк станет ориентироваться не более чем на “тревожный минимум”, точный объем которого “не укажут нам ни абстрактные рассуждения, ни математические вычисления”:

Не может быть постоянным и учетный процент, назначаемый центральным банком по кредитам под залог коммерческих векселей хорошего качества. Согласно Бэджету, то правило, что “Английский банк должен назначать ставку сообразно с рыночной… всегда было ошибочным”. Напротив, “первейшей обязанностью” Английского банка было использование учетного процента для “сохранения денежной массы”{75}. Это также подразумевает, что центральный банк действует по собственному усмотрению, ведь желательная величина резервов правилами не определена.

Сегодня некоторые (и среди них Лоренс Котликофф и Джон Кей) видят единственный путь к спасению нашей финансовой системы в радикальной структурной реформе, в переходе к “строгости” в банковском деле (narrow banking) или даже замене банков{76}. Интеллектуальная привлекательность этих доводов мне очевидна. Теоретически лучше раздробить крупные банки, чтобы соотношение собственных и заемных средств резко уменьшилось, а связи депозитных учреждений с активными инвесторами ослабли{77}. Однако, как и Бэджет, я принимаю мир таким, каков он есть, и не надеюсь застать на своем веку полный отказ от модели финансовых учреждений “слишком больших, чтобы рухнуть”, которые поддерживает центральный банк и, если необходимо, налогоплательщики. Наша (и Бэджета) задача такова: “Использовать банковскую систему наилучшим образом и получить от нее все, что возможно. В нашем арсенале лишь полумеры, и следует выбрать наилучшую”{78}.

Задача трудна, – честно подытожил Бэджет, – и решение трудно и неокончательно”{79}. С тех пор ничего не изменилось. Я считаю, что возвращение к принципам Бэджета стало бы неплохим началом. Во-первых, следует назначить центральный банк высшей инстанцией и в денежно-кредитной сфере, и в сфере контроля и надзора. Во-вторых, добиться того, чтобы руководители центрального банка были “настороже”, имели практический опыт и принимали меры, замечая признаки чрезмерного кредитования и инфляции цен на активы. В-третьих, следует позволить им шире пользоваться основными инструментами центрального банка: определением нормативов обязательных резервов, изменением процентных ставок, куплей-продажей ценных бумаг на открытом рынке. В-четвертых, нужно заставить их подучить историю финансового менеджмента, как советовал своим читателям Бэджет.