И этот вопрос я задавал уже не раз. Ответа не ждал. Каждый раз Егорка отмалчивался, уклоняясь от прямого ответа. Поэтому яростно затянулся сигаретой, готовясь продолжить монолог.

– Страшно, Леша.

– Каждый раз?

– Каждый.

Я, моргая, посмотрел на моего доктора.

– Врешь же? Ты… ч-черт, ты даже дышать ровнее не перестал тогда!

– Думаешь, это показатель?

И снова улыбается. И не поймешь, что прячется за улыбкой этого молодого парня, отличающегося от меня только словом «врач» в дипломе. Хотя мы могли бы в свое время играть в одной песочнице…

– Я тебе завидую, Егорка.

– Не мне.

О как? Я отрепетированным движением изогнул бровь.

– А кому?

– Себе, Леша. Себе завидуешь. Ты хороший фельдшер, просто хочешь быть лучшим из лучших. И этому лучшему ты завидуешь сейчас.

Я помолчал, разглядывая Егора в свете галогенового фонаря, многие годы заливающего стоянку санитарных автомобилей своим желтоватым светом.

– Я просто молодой чайник. Дурачок, который мнит, что, нахватавшись вершков, уже способен Бога обмануть и костлявой по паху ударить. Разве нет?

Егор подарил мне еще одну из своих загадочных улыбок. И, как обычно, я начал горячиться:

– Ну, не делай мозги, а? Говори по сути!

– Леша?

Я обернулся.

– Ты чего?

Мариша, грациозно… ох, как грациозно, куда там пантере и анаконде, скользнула за нашу задремавшую «Газель».

– Чего спать не идешь?

– Да так…

– Полчаса уже стоишь.

Ну да. Время летит незаметно. Хотя, если бы меня ждала такая девушка, я бы курением пренебрег бы. Я поднял глаза – Егор одобрительно кинул. Да, и он бы…

– Как-то застоялся я в стойле, – промямлил я.

Мариша фыркнула.

– Фишку я за тебя кидать должна?

Вот же болван! Каждая бригада, приезжая, кидает в специальный паз, сооруженный в окошке диспетчерской, фишку из оргстекла с номером своей бригады, написанным красной краской. Прощелкаешь – и поедешь вне очереди. А я «прощелкивал» частенько. Как и в нынешнем случае. Судя по тому, что уже две бригады, пока я с Егором толковал по душам, укатили на вызов, моя очередь настанет в крайне близкие сроки.

– Я сейчас – жалко сказал я, совершенно несолидным движением отбрасывая окурок за спину, вместо того, чтобы жестом бывалого скоропомощника, щелчком пальца отправить его в полет на территорию кулинарного училища, соседствующего с нашей подстанцией.

– Я кинула уже, – милостиво сказала Мариша, кутаясь в пушистый платок – большой, серый, такой, какой носила всегда моя бабушка. Как там его – оренбургский пуховый? Но даже этот архаичный аксессуар не уменьшал источаемого ей шарма. Везунчик, черт возьми, Витька Мирошин – с такой девчонкой встречается…

– Могу ли я замереть в глубоком пардоне? – как всегда, когда я смущался, меня тянуло в некую девятнадцативековую пошлость, навязчиво отдающую вальсами Шуберта и хрустом французской булки.

– А с кем ты разговаривал? – спросила Мариша, подтягивая концы платка.

Ах да.

– Да ни с кем, – ответил я, глядя на Егорку. Он понимающе кивнул. – Сам с собой, как обычно.

– Говорят, часто ты так.

– Врут.

– Место здесь нехорошее, – поежилась девушка. – Тут доктора убили. Ты не знал?

Знал ли я?

– Молодого?

– Да. Лет так десять назад, кажется. Драка тут была, или что-то еще. Застрелили где-то прямо тут. Молодой мальчик был, только пришел работать.

– Слышал, – пробормотал я. – Как же…

– Кто-то даже цветы приносил сюда, – продолжила Мариша, глядя на Егора. – Вот сюда, к стенке этой. Видишь, вот тут – дырка от пули?

Егор улыбнулся. Сквозь него выщербина на бетонной стене гаража была видна очень четко.

– Вижу, – кивнул я. – А ты – видишь?

– Что? – подняла глаза Мариша.

– Да нет, ничего, – ответил я. Егорка покачал головой – мол, как не стыдно обманывать-то… и растаял. Я проводил взглядом его тень. Последним исчез смешной старомодный крест из светоотражающей ткани, растворившись в шероховатостях бетонной стены.

– Куда ты смотришь?

– Просто вспоминал, – сказал я, смотря на стену. Все, мой доктор удалился. Туда, куда он уходил всегда, когда в очередной раз выручал меня из очередной тяжелой ситуации. До конца смены теперь я сам по себе. Впрочем, если Егор ушел – значит, сложных вызовов не предвидится до самого утра. Уж, кому, как не ему, знать….

Статично потрескивал селектор, слышно было, как похрапывает в машине Артемович.

Мариша тронула меня за руку:

– Лешка? Ты чего?

– Ничего, – улыбнулся я. Так, как всегда улыбался Егор. – Ничего, моя хорошая. Пойдем чайку попьем?

– Пойдем, – ответила Мариша, кажется – с облегчением. – Я сейчас поставлю чайник. Приходи.

– Ладно… – она уходила, а я все не мог оторвать глаз от бетонной, покрытой подтеками, мхом и вьющимся плющом, стены.

Я сумасшедший? Наверное.

Но я смотрел и до сих пор видел, как улыбается мне Егор. Мой врач. Мой наставник. Мой неожиданный друг.

Мой ангел-хранитель.

– Разрешите войти? – широко улыбнулся мужчина, без стука открывая дверь в кабинет начмеда[44].

– Пожалуйста.

Он не понравился Менделю сразу. Слишком уж улыбчивый тип, полный показного благодушия и доброжелательности, как цирковой клоун с нарисованной улыбкой. От таких улыбок становится не по себе.

Вошедший оказался невысокого роста, лысоватым, на безупречно белом пиджаке не было ни единого темного пятнышка. Красный с золотом галстук горделиво топорщился у двойного подбородка. Перегнувшись через стол, начмед без особой радости поучаствовал в рукопожатии, ибо с молодых лет ненавидел потные ладони. На запястье гостя блеснула золотая цепочка. Гость тем временем выудил из внутреннего кармана ворох визиток и вручил одну. Золотое тиснение на зеленом фоне гласило: «Лига правовой защиты пациентов. Юрист 3 класса Ярослав Геннадьевич Трубинин».

В золоте с головы до пят, с неудовольствием отметил начмед. И зубы, кстати, тоже, не чугунные…

– Очень приятно.

– И мне тоже, – улыбнулся Трубинин, гораздо шире, чем в первый раз.

Невольно всплыла в памяти ассоциация кэрроловской Алисы с Шалтаем-Болтаем. Улыбнется еще радостнее – уголки рта сойдутся на затылке. И голова отлетит…

– Столько наслышан о вас, не примите за грубую лесть, и все только хорошее. Поверьте, искренне рад знакомству!

– Я так популярен в судебных кругах? – криво улыбнулся Мендель.

Трубинин засмеялся. Смеялся немного дольше, чем стоило. В груди начмеда снова всколыхнулось естественное раздражение человека, вынужденного под конец рабочего дня тратить время на радостного идиота.

– Ну, нет, что вы. Просто слухом земля полнится. Право, неловко мне приходить к вам по такому щекотливому делу…

Вот, перешли к делу. Пироги и пышки кончились, пришло время гематом и посттравматических отеков.

– Мы сейчас разбираем исковое заявление гражданки Лушаковой. Не знакома ли вам такая?

– Она не наша сотрудница?

В ответ он заработал новую волну беспричинного смеха.

– Медицинский цинизм вошел в анекдоты, уважаемый Геннадий… э-э?

– Николай Викторович, – представился Мендель.

– Как? – недоуменно произнес Трубинин. – Я извиняюсь, конечно, но вас в моем разговоре с персоналом назвали Геной…

– Не сомневаюсь. Фамилия моя Мендель. Мой однофамилец, как вы, верно, знаете, в свое время был основоположником генетики. Сначала я был Генетиком. Потом Геном. Потом – Крокодилом Геной. Ну а со временем…

– Да-а! Ассоциативно, однако.

– Согласен. – Начмед демонстративно скосил глаза на часы. – И все-таки, чем обязан?

– Да, ближе к телу, как говорил Платон.

Начмед промолчал.

– Гражданка Лушакова, – откашлялся адвокат, – двадцатого числа прошлого месяца сделала вызов наряда «Скорой помощи»… или как у вас это называется?

– Выездной бригады.